Греция: Жаркая весна 2011-го

10 лет назад в Греции люди оккупировали городские площади — так они выражали свое недовольство политикой Евросоюза.. Однако из-за отсутствия четкой политической альтернативы движение потерпело поражение. В уроках «жаркой весны» 2011 года разбирается бывший член центрального комитета партии СИРИЗА, преподаватель политической теории Статис Кувелакис.

Группа членов Четвёртого Интернационала благодарит за перевод Екатерину cyberwumyn, активистку РСД.

Греческая «жаркая весна» стала кульминационным моментом волны народного восстания, прокатившейся в 2011 году по большей части мира. Она поднялась на южном берегу Средиземного моря (Революция в Тунисе и восстание на площади Тахрир), затем дошла до Испании («Indignados»), а потом через Грецию перебралась в США (движение «Occupy»), но вскоре вернулась в Средиземноморье (захват стамбульского парка Таксим-Гези).

Часть этого международного восстания (оккупация городских площадей с участием сотен тысяч гречанок и греков) можно рассмотреть и в рамках внутреннего цикла мобилизаций, потрясшего страну в мае 2010 года, когда парламент принял первый меморандум о взаимопонимании с европейскими кредиторами Афин. Эта волна беспорядков в различных формах продолжалась до лета 2015 года: волнения не утихали даже после того, как оккупации площадей завершились.

Несмотря на то, что между этими восстаниями много различий, греческое движение во многом совпадало со своими аналогами за рубежом, особенно в Средиземноморском регионе. Впечатляла массовость каждого из них, межклассовый социальный состав, особый вес которому придавали только что окончившие вузы молодые специалистки специалисты, поддержка большинства населения и широкий круг действий с акцентом на захват общественных пространств.

Не менее значимыми были и субъектные сходства этих движений. Вырываясь из уже установившихся организационных механизмов и политической разобщенности, они делали упор на самоорганизацию и сочетали социально-экономические требования с поиском форм прямой или представительной демократии. Учитывая повсеместное присутствие национальных флагов и дистанцирование от символических и исторических отсылок на левые идеи, эти движения проявляли сильный «национальный» характер. Но при этом они в каком-то смысле заново изобрели интернационализм, указав на общие практики солидарности и межнациональный круговорот символов, лозунгов и механизмов действия.

Таким образом, проанализировав греческий опыт, мы сможем сделать более общие выводы о парадоксе описанных движений — например, о расхождении между их массовым повстанческим характером и ограниченным влиянием на политику. Проще говоря, эти движения не смогли добиться тех долгосрочных изменений, которые они ставили перед собой.

Органический кризис

В качестве отправной точки, для более глубокого понимания причин такого развития событий, можно взять концепцию «органического кризиса», разработанную Антонио Грамши в его «Тюремных тетрадях».

Органический кризис означает внезапный и радикальный разрыв взаимоотношений между социальными классами и политическими силами, которые до этого момента выполняли представительскую функцию. Это особая форма политического кризиса, присущая парламентским режимам, в которых расширенная и плюралистическая институциональная система выстраивает те условия, при которых подчиненные классы соглашаются на господство буржуазии.

Впервые после великих потрясений 60-х и 70-х возможность нарушения общественного и политического баланса сил возникла в европейской стране, которая вновь стала слабым звеном внутри континентального центра капитализма

Устойчивость этой гегемонистской системы рушится (отсюда и «органический» характер кризиса) под общим давлением двух факторов. Первый — это провал правящего класса в каком-либо предприятии стратегической важности, например, в войне или в деле национального значения. Второй — внезапный переход больших масс людей из пассивного состояния в активную позицию. Как подчеркивает Грамши, эта перемена ведет к взрыву требований, исходящих от мобилизованных масс, но в данных обстоятельствах эти требования образуют «неорганическое» (бессвязное, атомизированное) целое.

При этом для Грамши они все равно образуют революцию; движение, требующее радикального разрыва для преодоления кризиса, теперь становится кризисом гегемонии, более того — кризисом всего государства. Один только органический кризис не сводится к кризису революционному, однако содержит в себе некоторые его элементы. Окончательный результат зависит, прежде всего, от «субъективного» вмешательства политических сил, пытающихся захватить руководство над процессом и направить его в определенную сторону.

Этот анализ предлагает нам ключ к пониманию специфики греческого кризиса 2011 года. Комплекс реформ шоковой терапии, навязанный меморандумами, явно стал стратегическим поражением греческой буржуазии: он разрушил основы общественного договора, заключенного после падения военного режима в 1974 году, превратил планы «европейской интеграции» страны в кошмар и установил продолжительный режим опеки над Грецией, приведшей к серьезной потере национального суверенитета. Чтобы сохранить контроль над страной, правящему классу пришлось смириться с подчиненным положением и резкой потерей своей международной репутации.

Совокупность этих трех измерений (социального, идеологического и национального) привели к делегитимизации не только правящих политических кругов, но и гегемонистской системы в целом. В связи с чем и упало доверие к СМИ, к «органическим» интеллектуалам истеблишмента и к представительным институтам — включая силы, действовавшие внутри них в качестве лояльной оппозиции. Все это радикально поставило под сомнение и умение установившихся элит управлять страной, и способность укоренившейся до упомянутых событий двухпартийной системы находить жизнеспособные решения.

Стоит подчеркнуть национальный аспект кризиса. Опека, установленная «тройкой» (Евросоюз, Европейский центральный банк и МВФ), лишила греческий правящий класс и его кадры национальной функции. Эта потеря сопровождалась атакой на рабочий класс, не имевшей аналогов в Западной Европе после войны, но очень похожей на программы структурной перестройки, продвигаемые МВФ и Всемирным банком во многих странах Южной и Восточной Европы с 80-х.

Сочетание таких факторов, как потеря национального суверенитета и жестокость антисоциального наступления, объясняет общий характер и глубину греческого кризиса в сравнении с испанскими или португальскими событиями тех же лет. Также становится понятно, почему размахивание греческим флагом было самым распространенным знаком на оккупированных площадях — у некоторых левых активистов этот жест вызывал недоумение, и они отказывались понимать его значение.

Массовая реапроприация флага, не случавшаяся со времен военной диктатуры 1967–1974 годов, возникла в ответ на установление власти «тройки» — это было заявление народа, который выступал как «настоящие» гражданки и граждане Греции, отделяя таким образом себя от тех, кто действовал от их имени. Этот гегемонистский крах сформировал корень ситуации, ставшей историческим шансом для радикальных левых. Впервые за несколько десятилетий левые внезапно оказались в состоянии бороться за господство — в зрелых парламентских режимах такой шанс выпадает крайне редко.

Вперед, к революционному кризису?

Захват площадей также свидетельствовал о втором аспекте органического кризиса: более широкие массы (превосходящие числом левых активистов, удерживавших доминирующее положение на мобилизациях против «тройки» до этого момента) вышли на передний план. Такое объединение сил не было самим собой разумеющимся. Взаимное недоверие в первые недели (подогреваемое дискредитировавшим себя руководством конфедерации профсоюзов) постепенно вытеснялось благодаря более боевым профсоюзам и вмешательству радикальных левых в народные собрания, проводимые на захваченных пространствах. Хоть они и не смешались органично, все-таки «народ с площадей» слился с рабочим движением.

Пик народной мобилизации пришелся на трехдневную всеобщую забастовку 15, 28 и 29 июня, когда количество людей, принявшей в ней участие, достигло уровня 70-х годов. В этом плане греческое движение отличалось от тех же «Indignados» в Испании, которые практически не взаимодействовали с профсоюзным движением — скорее оно было похоже на Египет или Тунис.

Сочетание таких факторов, как потеря национального суверенитета и жестокость антисоциального наступления, объясняет глубину и общий характер греческого кризиса

Это также подчеркивает исключительный масштаб греческого движения. Процент участвовавшего в нем населения был однозначно больше, чем у испанских «Indignados», оно с легкостью выдерживает сравнение с арабскими восстаниями. Согласно достоверным опросам, на начало июня 2011 года около 2,8 миллиона человек (то есть 30% взрослого населения!) «наверняка» собирались принять участие в протестах. К ним можно добавить большую часть 21% опрошенных, которые заявили, что «скорее всего» присоединятся к вышедшим на улицы.

В то же время 35% заявили, что уже участвовали в митингах и других народных инициативах, проводившихся ранее. Поскольку движение достигло своего пика во время митингов, проводимых во время всеобщей забастовки 28–28 июня, реалистично предположить, что в этих мобилизациях активно участвовала как минимум треть населения. Более того, учитывая опросы того периода, как минимум две трети гречанок и греков выступали против меморандумов и режима «тройки».

Такая динамика объясняет продолжительность и интенсивность мобилизации. Несмотря на спад движения по оккупации площадей, последовавший за голосованием 29 июня за «промежуточный» меморандум, мобилизация достигла новых высот спустя несколько месяцев. 19 и 20 октября Грецию парализовала самая массовая всеобщая забастовка со времени падения диктатуры. Неделю спустя, в национальный праздник 28 октября (когда греческое население отмечает годовщину ответа «нет» на ультиматум Муссолини в 1940 году), люди в десятках городов вышли на улицы и покончили с военными парадами, вынудив представителей власти (включая президента) сойти с трибуны.

В то же время премьер-министр Георгиос Папандреу, униженный на европейском саммите в Каннах после предложения провести референдум по меморандуму, ушел в отставку в пользу управляемого Евросоюзом правительства «большой коалиции» во главе с банкиром Лукасом Пападимосом. Поскольку его поддержка быстро размывалась как внутри парламента, так и снаружи, Пападимос объявил досрочные выборы в мае 2012-го, а затем еще одни в июне после того, как на первых ему не удалось набрать большинство. Такие выборы привели к краху двухпартийной системы: общий процент голосов за основные парламентские партии (социал-демократическую ПАСОК и правую «Новую демократию») упал с 77,4% в ноябре 2009-го до всего лишь 42% в мае 2012-го.

И потому не будет преувеличением утверждать, что греческий кризис продемонстрировал элементы революционной ситуации в соответствии со знаменитым ленинским определением (также одним из основных источников грамшианской концепции органического кризиса):

Лишь тогда, когда «низы» не хотят старого и когда «верхи» не могут по-старому, лишь тогда революция может победить. Иначе эта истина выражается словами: революция невозможна без общенационального (и эксплуатируемых и эксплуататоров затрагивающего) кризиса.

Но тогда не было другого условия, наиболее решающего и менее заметного условия, о котором Ленин говорит в том же абзаце:

…чтобы большинство рабочих (или во всяком случае большинство сознательных, мыслящих, политически активных рабочих) вполне поняло необходимость переворота и готово было идти на смерть ради него…

Другими словами, не может быть революции без массовой поддержки революционных решений. И эта поддержка не является автоматическим результатом массового движения. Нужна определенная политическая подготовка и вмешательство. Этот тип коллективной осознанности отсутствовал в восстании, чей контекст был сформирован интуитивным неприятием «тройки» и правящих политиков, а не желанием свергнуть существующий общественный строй. Но факт остается фактом: впервые после великих потрясений 60-х и 70-х в европейской стране, вновь ставшей слабым звеном внутри континентального центра капитализма возникла возможность нарушения общественного и политического баланса сил.

Величие движения и его пределы

Движение по оккупации площадей 2011 года поднялось после длинной череды протестных событий, определивших современную историю Греции. Это объясняет его величие, однако внезапный и взрывной характер восстания открывает перед нами его противоречивость. У «народа с площадей» в основном не было предыдущего опыта организации или даже участия в коллективных действиях, и поэтому на первый план вышли, как бы их назвал Грамши, бессвязные требования и практики.

Те, кто были в то время на площади Синтагматос, помнят ту смесь злости и готовности вступить в бой в любой момент, атмосферы футбольного стадиона и подлинного радикализма, неотрефлексированного отторжения идеологического груза политики, смешанного с поиском самоорганизации и прямого участия в государственных делах. Этот микс из взглядов и практик дополнялся эпидемией увлечения магическими решениями кризиса — от призывов к возвращению древнеафинской демократии до различных теорий заговора о причинах госдолга.

Пожалуй, наиболее важным противоречием было воплощенное в самом распространенном лозунге движения площадей требование «άμεση δημοκρατία», что обычно переводится как «прямая демократия». Однако греческий термин «άμεση» лучше всего перевести как «немедленная» — это слово одновременно означает и «без посредничества» (то есть «прямая»), и «то, что должно быть реализовано немедленно». В этом плане одно из главных ограничений движения площадей было в том, что оно не наделяло требование немедленной демократии реальным содержанием.

Сейчас становится очевидно, что без альтернативного проекта, не призывающего освободить политику от груза идеологий и великих нарративов (а в необходимости именно этого нас хотят убедить многие постмодернистские мыслители), ведет к бессилию и, как правило, к реакционной реставрации

Для многих этот термин означал антипарламентаризм стихийного (или даже безжалостного) характера, который продемонстрировали внушительные толпы на площади Синтагматос, скандировавшие: «Сожжем этот бордель на месте парламента!» Для других «прямая демократия» означала либертарианскую идею демократии без посредников — сугубо горизонтальную модель, вдохновленную формами самоорганизации, возникшими на оккупированных площадях.

Для третьих, наконец, термин все еще подразумевал проведение радикальной, пусть и нечетко сформулированной, институциональной реформы, которая установит «настоящую» демократию или хотя бы демократическое функционирование общества, подавленное режимом «тройки» и последовавшим за ним ростом авторитаризма. Кроме того, изначальный призыв выйти на площади начинался с заголовка «Настоящая демократия сейчас!» (так в конечном итоге и были названы страница и группа в фейсбуке, создатели которых организовывали протесты на площади Синтагматос) — прямая отсылка к мадридской площади Пуэрта-дель-Соль.

Движение площадей не возымело успеха в попытке обобщения этих идей для создания базы, на которой основывался бы альтернативный политический проект. Ему также не удалось разработать план альтернативной экономической реорганизации, который бы предложил что-то больше, чем неприятие жесткой экономии и опеки «тройки». В своем «негативном» характере оно походит на мировые восстания последних 10 лет, по поводу которых Ален Бадью заметил, что их главный, если не единственный, объединяющий фактор — это общее непризнание тех, кто на данный момент правит.

Сейчас становится очевидно, что без альтернативного проекта, не призывающего освободить политику от груза идеологий и великих нарративов (а в необходимости именно этого нас хотят убедить многие постмодернистские мыслители), ведет к бессилию и, как правило, к реакционной реставрации, самый ужасный пример которой — безжалостная диктатура Ас-Сиси в Египте.

Однако главное ограничение движения находилось на другом уровне — за ним, в конечном счете, последовало все остальное. Проблема заключалась не только о неспособности сформулировать глобальную альтернативу и даже не о провале попыток остановить парламентское голосование во исполнение меморандума. В действительности, с самого начала такие цели казались недосягаемыми для прорывного, неоднородного движения, чей жизненный цикл не мог превышать больше пары-тройки месяцев. Решающим недостатком было то, что движение не оставило после себя организационной структуры (или хотя бы проекта такой структуры), способной вывести низовую борьбу на более кардинально новый уровень.

При этом оно породило ценные и устойчивые элементы для такого начинания. Оно существенно расширило инструментарий коллективных действий и простимулировало многие местные инициативы солидарности, самоорганизации и прямого действия. Но оно не разработало такой формы, с помощью которой можно было бы автономно организовывать и координировать народную борьбу в будущем — это ограничение было присуще аналогичным движениям, вспыхнувшим по всему миру как тогда, так и возникшим после.

В итоге движение не смогло преодолеть порог своих способностей и не развило более широкие альтернативные концепции, чтобы продуктивно взаимодействовать с политическими акторами. В этом была главная причина несоответствия между впечатляющей мобилизационной способностью движения и его невозможности достичь ощутимых и положительных результатов.

Капитуляция

На первый взгляд кажется, что Греция — это исключение из принципа объединения, сформулированного через отрицание, который определил и раскритиковал Бадью. Цикл народных мобилизаций 2010–2012 годов действительно привел к реальному сдвигу на политической арене — больше всех от этого выиграла СИРИЗА. Она появилась как единственная сила, готовая удовлетворить потребность в осознании политического разрыва, возникшего в результате мобилизаций, которые сами по себе не смогли бы добиться такого осознания. В этом контексте (учитывайте еще символический вес радикальных левых в стране, пережившей гражданскую войну и десятки лет антикоммунистических гонений) предложение СИРИЗА о «правительстве левых против жесткой экономии» казалось решением по слому существующих рамок.

Несмотря на негативную — или оборонительную — цель (положить конец жесткой экономии и опеке «тройки»), ее восприняли как попытку преодолеть оппозиционную, но подчиненную, традиционную роль, отведенную левым в двухпартийной системе. В этом отношении (и не только в этом) СИРИЗА возникла как актор, понимающий возможность, которую давал органический кризис. Ключевой урок всего того периода: неугасающая народная мобилизация и правда создает условия для сдвига влево, но чтобы эти условия материализовались, необходимо потенциально гегемонистское политическое предложение.

Неугасающая народная мобилизация и правда создает условия для сдвига влево, но чтобы эти условия материализовались, необходимо потенциально гегемонистское политическое предложение

Здесь также затрагивается проблема ответственности (и, в конечном итоге, провала) актора, который сыграл эту роль. За неимением систематического анализа мы можем просто сказать, что позиция СИРИЗА свелась к узконаправленному электоральному управлению движущими силами, созданными мобилизацией снизу — удерживанием ее ровно в тех пределах, которые были нужны для успеха на выборах. Она никогда не предлагала среднесрочной перспективы, плана по организации народной борьбы или хотя бы действий по усилению политического разрыва для приближения битвы. И среди этих условий лишь одно имело решающую стратегическую важность — противостояние Евросоюзу и механизмам, используемым им против любого государства, осмелившегося бросить вызов его политике (начиная с атомной бомбы Европейского центробанка — валюты евро).

Капитуляция СИРИЗА не означает, что вообще ничего не произошло — во время первых семи месяцев 2015 года была сделана ставка исторического значения, которая завершилась проигрышем. Однако моментом истины был не столько успех СИРИЗА на выборах в январе 2015 года, сколько тот факт, что этот успех усилил цепочку конфликтов, начавшихся в 2010-м — причем против воли тех, кого он привел в правительство. Момент истины наступил в июле 2015 года, во время референдума по пакету мер жесткой экономии от Евросоюза. Жаркая весна 2011 года вернулась, правда, ненадолго. Но не из-за самой победы СИРИЗА, а благодаря сопротивлению греческого народа: 3 июля 2015-го состоялся митинг на площади Синтагматос, а 5 июля 61,3% гречанок и греков сказали «нет» на референдуме.

Весь мир изумлялся этому оглушительному «нет», но всего через несколько дней те, кто считал это голосование лишь невыносимым бременем, отменили это «нет» и превратили его в «да» плану ЕС по жесткой экономии. Когда Алексис Ципрас подписал третий меморандум, Греция за одну ночь превратилась из маяка надежды в рану, от которой еще не оправились левые ни Греции, ни других стран.

Поэтому крайне важно не забывать уроки, вынесенные из этого тяжелого опыта. И вот урок номер один: даже массовое движение такого масштаба не может само по себе решить проблемы одним только своим появлением. Политика остается необходимым и, в конечном счете, решающим фактором, определяющим исход той или иной ситуации. Но также очевидно, что мы не должны потакать никаким политическим предложениям, якобы исходящим от левых, которые упорно отказываются вырабатывать план по обеспечению победы.



Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *