Зачем вы занимаетесь этим странным просвещением? — спрашивают со всех сторон бдительные аполитичные граждане. Действительно, Маркс мертв уже больше века, а последние его сторонники вроде бы почили вместе с Политбюро. Так, во всяком случае, кажется из российской перспективы, где многие представители старшего поколения все еще глубоко травмированы советским официальным марксизмом.
Тем не менее популярность Маркса в остальном мире растет: Памела Андерсон дает интервью журналу Jacobin, почти половина молодых американцев хотели бы жить при социализме, классовые претензии большинства к высшей касте растут и порой достигают точки кипения, как сейчас во Франции — все по Марксу.
Поэтому в актуальности того анализа, который принято называть марксистским, смешно сомневаться: всем очевидно, что милый, «совковый» путинский застой оборачивается вполне европейскими реформами жесткой экономии, ускоряющимся ростом неравенства и увеличением системного и несистемного насилия. В такой ситуации недостаточно объяснения в духе «эти чиновники плохие, нужно лишь заменить их на хороших», потому что проблема расползается по всем структурам общества, и люди приходят, наконец, к необходимости взглянуть трезвыми глазами на свое жизненное положение и свои взаимные отношения. Марксистская аналитическая традиция никуда не делась, и очередные даты — 100 лет Октябрьской революции и 150 лет Капиталу» в 2017 году и 200 лет Марксу в 2018 — становятся лишь официальным поводом о ней напомнить.
Эта актуальность есть и изучении классического «Капитала», о котором говорил на конференции «Маркс: 200 лет завтра» в Некрасовской библиотеке Алексей Цветков, и в экономико-философском подходе к гендерному неравенству (Сильвия Федеричи), про который рассказывала Виктория Мызникова. Есть в марксизме и потребность в идее, которая больше нас — часто это даже считывалось как квазирелигиозность, но бессмысленно отрицать христианскую основу всех освободительных европейских движений.
Влад Софронов говорил о воскрешении мертвых, понятом, однако, через некий категорический императив «избавления от напрасного», надежды на грядущее пересобирание руин, оставленных жестокой историей капитализма. Этот разговор был самым бурным, тем более, что такие вещи, как и полагается, стоит не докладывать монологически, а предлагать для свободного обсуждения.
