По мнению автора этого дискуссионного текста — Сергея Финогина, российские левые находятся в плену советско-революционной традиции, что мешает им выработать адекватный современности, актуальный политический язык. Автор полагает, что левым необходимо уйти от свойственных классическому марксизму претензий на познание объективных тенденций общественного развития и выработать мировоззренческую в своей основе альтернативу существующему порядку вещей.
Сталин настаивал на захоронении тела Ленина в мавзолее со своей точки зрения совершенно не зря, потому что, вероятно, предугадывал, что это станет символом смерти ленинизма и не ошибся — каждый живущий в СССР со школьного возраста мог однажды в этом убедиться и потом убеждаться еще не раз. Ленин в мавзолее до сих пор монументально напоминает о том, что ленинизм мертв и безопасен.
Трагическим и странным образом это соотносится с бытованием левых идей в современной политической жизни — очевидно на них есть существенный запрос, но когда этот запрос встречается с красным цветом, со специфической риторикой, с субкультурно-романтическими означающими, он одновременно наталкивается на монумент, на музей, на напоминание о том, что левая идея безнадежно и безопасно мертва, будущее под красным флагом, это вариант текущего идеологического — ’’будущее России, это ее прошлое’’, для левых активистов эти символы — важные части идентичностей, их личностей, значения, к которым они относятся по-родственному близко и болезненно.
Для структуры левой низовой политики, это то, что указывает на некую предельную реальность, конкретность, удерживает звено без которого все распадется, променяется на постмодернистский треп, станет совершенно безнадежным. Поэтому несмотря на то, что ’’рабочизм’’, антиинтеллектуализм, идеологический догматизм высмеиваются и критикуются многими из левого активизма полный отказ от них представляется как разновидность предательства. Почему так получилось? Почему либо предательство и распад, либо сохранение традиции, цементирующей субкультурность и изоляцию? Попытаемся ниже в этом разобраться.
Первоначально ответ прост и напрашивается сам собой — всю левую марксистскую идеологию аффектирует советское прошлое, которое своей гигантской и на самом деле все более усложняющейся гравитацией фундаментальным образом влияет и на КПРФ, и на несистемных левых, потому что даже внутри СССР, при всей, на первый взгляд, монолитности идеологии были разные тенденции, серьезные внутренние различия, разные периоды, сформировавшие разные традиции и нынешняя левая политика эти традиции продолжает. КПРФ, условно говоря, правую, несистемные — левую.
Левые современные марксисты фетишизируют досталинский период, в большей степени революционный, КПРФники пытаются представить все советское прошлое как монолит, но очевидно их объединяет то, что их риторика, эстетика, темпераменты, язык, это оживленные рудименты советского прошлого.
Можно констатировать довольно странную ситуацию — все, что связано с институциональным марксизмом в России просто не может ими не быть.
Приводит это к тому, что для стороннего наблюдателя в диапазоне от вовлеченного в политический протест активиста до обывателя красный цвет и лозунги про ’’буржуев’’ и ’’капиталистов’’ неизбежно отсылают к советскому прошлому, к его скрытой апологии, а значит к варианту консерватизма, интересы которого довольно массово представляет собой вышеупомянутая системная оппозиция, соответственно тот, кому это не подходит с этими знаками отнюдь не солидаризируется, а напротив будет держаться от них подальше. Как мы видим так и происходит.
В этом месте возникает контраргумент — символы, это всего лишь символы, главное это идеи; реальность эксплуатации, отсутствие доступа к принятию решений, трудовые права, (более прогрессивные левые еще добавляют феминистскую и ЛГБТ-проблематику) то, что эту проблематику репрезентируют красные символы и определенная риторика просто исторически так сложилось, поэтому то, что скрывают за собой символы не консервативно, а вовсе наоборот — это не апология СССР, это не возврат, это лишь репрезентация тех идей, которые пытались реализовать раньше, и, несмотря на то, что мы очень похожи либо на КПРФ, либо на «ролевиков» — мы совершенно другие.
На это можно ответить двумя способами, первый, простой — делать такую поправку и объяснения для каждого скептика не хватит ресурсов, времени и времени скептиков, и потом это просто громоздко и выглядит несколько абсурдно и не гарантирует, что его первоначальную неприязнь снимет и второй способ — более сложный.
Нам представляется, что одним из самых важных аспектов положительного ревизионизма марксизма стало переосмысление концепта ’’базис’’ и соответственно связанной с ним ’’надстройки’’, (см. ’’Новый дух капитализма’’ Люка Болтански, ’’Возвышенный объект идеологии’’ Славоя Жижека, в это можно углубиться, но сейчас немного о другом) подобно тому, как Жак Лакан критиковал понятие ’’гендер’’, говоря о том, что пола не существует без его социального измерения (понятие ’’пол’’ само по себе указывает на те же вещи, что и ’’гендер’’, поэтому ’’гендер’’ не нужен), схожим образом можно подойти к концепту ’’базис’’, традиционно понимаемому как совокупность обезличенных производственных экономических отношений на которые накладываются разные надстроечные факторы и сложным образом с ним взаимодействуют, формируя реальность человеческих отношений.
Дело в том, что в политическом измерении не может быть ’’базиса’’ без означающих, потому что в системе смыслов нет ничего кроме языка, язык — это надстроечное явление, и в этом смысле ’’базиса’’ не существует. Задача левой политики — заставить в него поверить, вообразить его через ряд коннотаций и знаков, к которым потенциальный субъект испытает эмпатию, узнав в своем опыте и в своих представлениях о правильном и не правильном то, что мы называем присвоением прибавочной стоимости, отчуждением, эксплуатацией, а так же справедливостью, демократией и т.д.
Здесь должен случиться момент, когда язык в диалектическом витке с опытом сознания являет некое прозрение после которого уже ничего не надо объяснять. Но для этого нужен язык.
Этот момент переворачивает традиционное материалистическое представление о том, что субкультурные означающие через ряд опосредований отсылают к базису, который связан с объективными, потенциально ясными для всех вещами — бедностью или не качественными рабочими местами и надо просто обратить на них внимание, показать, насколько это связано с повседневностью, с социальностью, и тогда консервативные означающие будут приняты сами собой и вообще перестанут быть проблемой. Так это не работает.
Потому что не бывает несправедливости и неравенства и бедности самих по себе, точно так же как их противоположностей, они рождаются через означающие. Соответственно, когда их пытаются произвести музейные означающие они оказываются невидимыми, мертворожденными.
Далее, если посмотреть на историю сколь-нибудь значимых политических протестов ’’снизу’’ в постсоветской России (о прежних периодах говорить смысла нет), то мы увидим, что массовый протест из-за сугубо материальных базисных вещей был всего один, очень короткий и не массовый — против монетизации льгот 2005 года, все остальные: большие митинги 2011-12 годов и прошлого года (прецедент с ’’Он вам не Димон’’ несколько выбивается из этого ряда, но не сильно) были связаны с сугубо надстроечными вещами.
Люди не выходили на улицы из-за бедности и низких зарплат, равно как и не выходили самые бедные и угнетенные, выходили сытые и сравнительно неплохо себя материально чувствующие, протесты были связаны с возмущением от отсутствия политического выбора самого по себе, от того, что протестующих обманывает власть, что Путин узурпировал президентство. В совокупности это общая утомленность от нынешнего разнородного, но при этом неуловимо монолитного периода, начавшегося в конце прошлого века, от его структурного сходства с тоталитаризмом и все усилившейся противоположности Европе, а яркие провоцирующие кейсы — выборы, коррупция, украинский вопрос на эту утомленность накладываются, обосновывая протест.
Эти возмущения нельзя редуцировать к плохому экономическому положению, (первые демонстрации оппозиции были не в 2008, когда случился кризис, а в 2011 при рассосавшемся кризисе, возросших ценах на нефть и подтасовках на выборах), протестующие скорее негодуют и оскорблены, чем угнетены, бедны и этим недовольны, они демонстрируют скорее своё этическое измерение, а не материальные vs классовые интересы.
И это устойчивая тенденция, которая единственная оказывала реальное давление на власть. Говорить о социокультурных причинах этого довольно сложно, но мы очевидно живем в ситуации в которой люди до последнего не признают себя бедными и угнетенными и обладающими материальными интересами (а те, кто признают не протестуют) массы декларируют какие-то более ’’возвышенные’’ вещи — демократия, свобода слова, европеизация (даже возмущение от коррупции, спровоцированное Навальным этическое, а не практическое), это мировоззренческие идеологические ценности, которые если и можно свести через ряд опосредований к ’’объективным’’ факторам вроде уровня жизни, то растеряв 90 процентов их смысловой реальности, поэтому лучше не редуцировать.
Конечно, этот базисный момент всегда под спудом присутствует как аспект, но то, что левые приходят на политическое поле с намерением с помощью консервативных означающих вытащить его и представить как основной оборачивается абсолютным проигрышем, потому-что во-первых при помощи этих означающих он не может стать видным по вышеизложенным причинами, а во-вторых, потому-что это вытаскивание игнорирует то, что вокруг него, не умеет с ним работать, а значит не дает адекватного ответа и вместо актуализации социальных проблем воспроизводит архетипы, чистые знаки с минимумом содержания.
Итак, у нас довольно надстроечная страна и несмотря на то, что мечта человека левых взглядов, это массы бедных и угнетенных рабочих на улицах, требующие социальных прав, такое едва ли случится, суровые рабочие с заводов не выйдут еще и потому что, очевидно, они гораздо менее угнетены, чем работники «Бургер Кинга» или колл-центров, интернет-магазинов или многие студенты, а это совсем другое социальное самоощущение и другой протестный потенциал.
В этой связи необходимо поставить следующий вопрос — каким образом ’’вытащить’’ социальное неравенство в совокупности с демократизацией и всем остальным, чтобы они встали наравне с ценностями европеизации и либерализма и не проигрывали им за счет своего музейного субкультурного языка и, в то же время, не помечали тех, кто говорит от этих левых ценностей как бедных и униженных?
Для этого нужны новые означающие. Для их изобретения необходимо отбросить представления об объективном положении вещей, об объективных конфликтах, которые, в конечном итоге, ведут к всеобщей демократизации и левое движение способствует этому процессу, ускоряя его. Те символы, которые мы застаем в современности произведены именно из этой точки зрения, хотя мало кто это внутреннее противоречие замечает.
Аутентичный марксизм порождает следующую структуру — объективное положение вещей плюс политическая надстройка (выражаясь языком психоанализа Сверх-Я) приводят к изменениями в базисе и надстройке. Необходимо перейти к идеализму — Сверх-Я плюс символическое, делающие видимым базис и формирующие новое воображение (политическое-утопическое) и новые темпераменты (возможно, менее серьезные, более раскованные, карнавальные, но противоположные революционно-романтическим мимическим жестам и состояниям, будто сошедшим с советских плакатов).
Этот другой угол зрения, другая точка субъективности может открыть новый язык эмансипации, который привлечет новых сторонников.
Этот язык — идеалистический: левые идеи говорят о наиболее полном осуществлении человеком самого себя и о том, что формы власти этому препятствуют, это главная структура, основное противоречие, смещенное от консервативной дихотомии «буржуазия-пролетариат». Конкретизация этого должна быть явлена через критику подспудной идеологии, реализуемой как желание чьего-то накопления (которое в свою очередь тоже идеологично), цепочка которого ведет к политической элите, такой подход обращается ко всем вынужденным работать и локально позволяет говорить с ними на другом языке, вытаскивает социальное измерение и делает его видимым с помощью другого способа репрезентации.
В конечном итоге человек осознает свои интересы в совокупности, в которой одновременно включены материальные интересы и новые формы сознания. Такой способ развертывания идеологии на каком-то своем этапе должен продлить себя в историчность, в антропологию, прийти к формулированию новой утопии для которой пока мы находимся в нынешнем положении нет языка. Это обозначение смещения, поворота, без которых левая идея в России не будет иметь будущего.