Репрессивная логика власти может привести к потере ею контроля над ситуацией

Сайт «7×7 — Горизонтальная Россия» опубликовал большое интервью с нашим товарищем, членом РСД и редактором сайта Openleft.ru Ильей Будрайтскисом. В нем Илья спорит с мифами о «патриотическом большинстве» и либеральном меньшинстве, размышляет о том, как работает репрессивная логика и анализирует истоки текущего кризиса. По его мнению, он вовсе не является следствием системных ошибок или коррупции власти.

 

«Даже выборы не являются индикатором наличия какого-то патриотического большинства»

 

— За последние годы пропаганда фактически вытравила из общественного дискурса все живое. Осталась только некая бинарная оппозиция, где с одной стороны государственные мужи и примкнувшие к ним патриоты разных мастей, а с другой — «проклятые либералы», которые якобы ввергли страну в хаос 90-х и хотят повторить это сейчас, чтобы еще раз погреть руки. В информационном поле фактически отсутствует адекватный левый дискурс. Почему?

— Он слабо представлен, так как ставит под вопрос сами основания существующей системы. Если взять за отправную точку ту несложную пропагандистскую картину, которую вы описали, в ней многое остается темным, начиная с вопроса о происхождении российского капитализма. Пропаганда пытается представить сегодняшнее положение вещей как органическое производное всей предшествующей российской истории — Путин продолжает дело Сталина, Романовых и Рюриковичей. Это изображение нынешней власти как «вечного настоящего» скрывает истинное происхождение современного российского государства, появившегося в его нынешнем виде в 1993 году как инструмент для проведения радикальных экономических реформ, как изначально авторитарное государство, силовым образом закреплявшее тот передел собственности и власти, который произошел после коллапса Советского Союза.

История нынешней безвластной и жалкой Думы началась на обломках Верховного Совета, по итогам расстрела которого из танков была принята действующая Конституция. А из нее, в свою очередь, напрямую проистекает система практически ничем не ограниченной исполнительной власти. Граница между хаосом 90-х и путинской стабильностью, о которой постоянно говорят проправительственные пропагандисты, является вымышленной.

Между 90-ми и нынешним политическим и социальным порядком существует прямая преемственность

Достаточно неангажированно и внимательно посмотреть на транзит постсоветской истории последних двадцати лет, на его основные пункты, чтобы понять это.

— Раз вы упомянули выборы, хочу спросить: как вы относитесь к фейсбучным спорам о том, нужно ли идти голосовать и ходили ли вы голосовать сами?

— И на этих выборах, и на всех предыдущих я всегда ходил голосовать. Мне кажется принципиальной ошибкой, когда пассивность по отношению к выборам в России часто интерпретируется как осознанная политическая позиция. Например, даже после этих выборов были люди из числа критиков существующей власти, которые радовались низкой явке и говорили: люди проголосовали ногами, проявив таким образом сознательность и отсутствие иллюзий в отношении существующей системы. Я совершенно не разделяю такого рода оценки и думаю, что растущая пассивность людей в отношении любых выборов не только не является вызовом системе, но давно стала ее необходимой частью. Нынешний состав Думы не был бы возможен при активном участии населения. Пассивность основана на достаточно глубокой пессимистической жизненной философии большинства населения России, согласно которой ничто не возможно изменить и ни на что не возможно повлиять. Мне кажется принципиальным голосовать и призывать к этому других, даже если этот выбор осуществляется как активный бойкот, как выраженный отказ голосовать за какую-либо из представленных партий.

— Когда я думаю о состоянии всеобщей апатии, мне на память приходит фраза из фильма-сказки Александра Роу «Что воля, что неволя — все равно». К чему может привести страну продолжительное пребывание большого количества людей в пассивном состоянии?

— Мы знаем из истории, что состояние апатии никогда не бывает вечным и не должно вводить в заблуждение. Можно вспомнить, как неожиданно из полной апатии мы резко, буквально за несколько дней, перешли к ситуации повышенной общественной активности, по крайней мере активности заметного меньшинства общества. Я имею в виду декабрь 2011 года. Поскольку эта история является для нас более близкой во временном отношении, можно из нее делать какие-то выводы. А они могут быть следующими: массовые фальсификации на выборах в Госдуму стали поводом для выражения не парламентского антисистемного протеста, который на очень короткий период привлек к себе самые разные группы и слои населения или хотя бы их интерес. В первую неделю после начала демонстраций мы видели, что выражение общего недовольства достаточно широко распространилось в обществе и вышло далеко за пределы условного «креативного класса». Более того, мы видели, что в первую неделю после начала протестов достаточно крупные выступления прошли во многих городах за пределами Москвы. Это был прецедент для политической жизни некоторых регионов.

Митинг за честные выборы в Сыктывкаре 10 декабря 2011 года. Фото Константина Башлыкова, Livejournal.com

Однако затем мы увидели, как в течение месяца это движение сузилось до того формата, который всем и запомнился, — формат изолированных от большинства населения страны московских митингов, которые пропагандистами очень быстро и эффективно были противопоставлены молчащему большинству, якобы заступающемуся за Путина и «Единую Россию». Вечно недовольные богемные буржуа, которые не имеют ничего общего с работящим «моральным большинством», требующим стабильности и уважения к традициям, — это искусственная модель, спешно выстроенная для того, чтобы каким-то образом выйти из ситуации кризиса недоверия к действующей системе. Эта модель стала возможна во многом благодаря серьезным ошибкам, допущенным либеральными лидерами оппозиции. Можно даже сказать, что некоторые из них вполне сознательно поддержали эту игру в успешное меньшинство и патерналистское, инертное большинство.

— Если модель недостаточно хорошо выстроена, у нее должны быть слабые стороны.

— Главная слабая сторона этой модели в том, что власть в какой-то момент начала сама вполне искренне в нее верить. Сегодня существование «морального большинства» подтверждается, по сути, только данными социологических опросов, заказчиками которых часто выступают сами власти. Других надежных способов понять, где это большинство заканчивается и каковы его основные параметры, не существует. Мы видим, что даже выборы не являются индикатором наличия какого-то патриотического большинства. Тем не менее во многих своих действиях власти исходят из его вполне реального существования, из представлений о том, что, например, те или иные инициативы в вопросах общественной морали будут позитивно восприняты населением и будут придавать дополнительную легитимность власти, выступающей от имени этой морали. С другой стороны, эта пропагандистская фигура большинства стала чрезвычайно убедительной для многих представителей либеральной оппозиции, которая верит в существование мифических «86%» еще больше, чем сама власть.

 

«Отсутствует пространство для маневра, для шага назад»

 

— Недавняя история с Левада-Центром, которому присвоили статус иностранного агента, показывает, что власть продолжает делать ставку на пропаганду. Независимые социологи все-таки дают какую-то важную информацию, обратную связь, показывает реальные интересы общества. А власть отвечает: нам это неинтересно, что мы народу сверху внушим, то он и будет думать. Насколько эффективна и долговечна пропаганда?

— Трудно поверить, что у признания Левада-Центра иностранным агентом есть какая-то рациональная составляющая, и принятое решение ограничить его деятельность было продуманным шагом. Если посмотреть на результаты опросов Левада-Центра, можно понять, что они никогда радикально не расходились с результатами ВЦИОМа или ФОМа, которые считаются прямо обслуживающими интересы Кремля. Часто Левада-Центр, несмотря на свою независимую репутацию, удачным образом дополнял и подтверждал результаты ВЦИОМа и ФОМа. Более того, многие опросы Левада-Центра как бы эмпирически подтверждали все тот же миф о лояльном к власти большинстве. Значительная часть опросов строилась таким образом, чтобы дать лишние доказательства несовременности и архаичности большей части населения, не понимающего, как должны работать демократические институты и как должно действовать гражданское общество. Так почему же Левада-Центр все-таки признали «агентом»?

— А это не признак страха?

— Мне кажется, это признак довольно опасной инерции, которая разворачивается на протяжении последних нескольких лет. Я бы ее назвал логикой радикализации. Например, поиск иностранных агентов часто приводил к каким-то нерациональным и необъяснимым результатам, когда жертвами становились организации, которые никакой угрозы не представляли и попадали в эти списки благодаря невежеству составителей. Подобные действия связаны с логикой радикализации, принцип которой прост: ни одно новое решение не может быть менее радикальным по сравнению с предыдущим. Если Госдума принимает какой-то жесткий закон, то органы юстиции должны быть более жесткими в его реализации. Если МВД дает какой-то сигнал, то суды должны его поймать и их приговоры должны быть еще более радикальными. И, напротив, любое менее радикальное решение будет воспринято как признак недостаточной лояльности и скрытого фрондерства.

Это хорошо видно по политически мотивированным уголовным делам, когда судья на процессе часто занимает не менее, а иногда даже более жесткую позицию, чем следствие и обвинение. Это инерция, опасность которой заключается в том, что в ней отсутствует пространство для маневра, для шага назад. Если организацию признали иностранным агентом, непонятно, что должно произойти, чтобы это решение было признано неверным, ошибочным и так далее. Мне кажется, что эта…

Репрессивная логика постепенно начинает работать по каким-то своим внутренним законам и все менее управляется из единого центра, четко определяющего ее рамки

— Когда решения невозможно отыгрывать назад, появляется ощущение скатывания с горы. Когда докатимся и что нас ждет в конце пути?

— Безусловно, этот отрыв существует, но его пока недостаточно, чтобы ситуация перешла в какое-то новое качество. С одной стороны, по каким-то параметрам ситуацию можно сравнивать с ситуацией в СССР начала 1980-х, когда партийное руководство в лице Андропова признавало, что не знает страны, с которой живет. Можно сказать, что знание об обществе у власти становится все более расплывчатым.

«Залог успеха любого локального движения в конечном итоге состоит в реакции на него тех, кто находится за его пределами»

 

— У власть предержащих есть патерналистская модель, которая их устраивает. Мы говорим о том, что общество на самом деле другое. А на чем вы основываетесь, когда утверждаете, что картина может быть другой? И какое наше общество на самом деле?

— Мне кажется, сложно говорить об обществе в целом.

— Сделаем акцент на крупных городах. Именно в них начались протесты четыре года назад и именно они сейчас показали наиболее низкую явку на выборах. Могут ли они формировать настроения, которые будут давать толчок остальному обществу?

— Да, общество разобщено, но стоит обратить внимание на то, что даже в ситуации атомизации, которая достаточно очевидна, существуют элементы самоорганизации и солидарности, элементы другой логики. Например, они существуют на уровне защиты коллективных трудовых интересов. В России, конечно, слабое профсоюзное движение, но нельзя сказать, что его вообще нет.

— Из последнего можно упомянуть забастовку таксистов в Москве. Что еще об этом свидетельствует?

— Какие-то протесты на локальном уровне происходят достаточно часто. Если посмотреть на статистику, которую дает Центр защиты трудовых прав, то видно, что количество протестов за два года резко выросло. Это протесты против сокращения зарплаты, незаконных увольнений, задержек заработной платы. Другое дело, что они не могут выйти на общенациональный уровень или просто за пределы конкретного предприятия.

— Были забастовки дальнобойщиков. Там сошлось множество факторов, которые позволили им трансформироваться в серьезное протестное движение. Но мне сложно представить что-то еще, дорастающее до политического протеста.

— Сложно заранее предсказывать модель, по которой это может произойти. Часто массовые протесты вырастали из каких-то конкретных, казалось бы, случайных, поводов. Такой точкой, в которой могут сойтись очень разные интересы, недовольство различных социальных групп, может быть, что-то совершенно случайное. Можно представить, что даже акция дальнобойщиков при определенном стечении обстоятельств могла превратиться в центр чего-то гораздо более широкого. Залог успеха любого локального движения в конечном итоге состоит в реакции на него тех, кто находится за его пределами. Дальнобойщики ничего не смогут добиться, если у них не будет поддержки тех, кто профессионально никак с ними не связан, но при этом в какой-то момент способен обнаружить в их требованиях что-то очень созвучное своим ощущениям. Протест инициативной группы против застройки парка может быть эффективен, только когда он вызывает резонанс за пределами борющейся группы и ее конкретных интересов.

Акция протеста дальнобойщиков в Кирове 4 декабря 2015 года

И в этом отношении опять история 2011 года является показательной. Потому что сами по себе честные выборы в Думу не были главным вопросом даже для тех, кто в итоге вышел на протестные манифестации. Людям за предшествующее десятилетие стало понятно, что Государственная дума ничего не решает, а результаты выборов в нее регулярно искажаются. Ни в одном из элементов истории с фальсификацией нет ничего нового. Но эта конкретная история показала общие черты времени, отношений между правящей элитой и населением. В нечестных выборах люди опознали отражение множества других ситуаций, в которых их интересы сталкивались с интересами власти.

— Увеличение количества протестов в последние два года можно воспринимать как тенденцию, благодаря которой могут измениться запросы к власти, возникнуть какие-то более серьезные требования. Со стороны власти мы тоже видим довольно странные действия, вроде перетасовки силовиков.

— Мы видим создание новых структур, типа Национальной гвардии. Мне кажется, это связано в первую очередь с экономическим кризисом и тем, что размер пирога, который могут делить между собой в том числе различные силовые структуры, сокращается. Это провоцирует и «оптимизации» силовых структур, и их внутреннюю борьбу.

Второй момент — растущая неуверенность центральной власти в стабильности своего положения. Если посмотреть на сценарии учений Национальной гвардии, очевидно, что она была создана для борьбы с предполагаемыми массовыми беспорядками. Такие беспорядки пока отсутствуют в реальности, но уже существуют в качестве проекции в головах людей, учредивших эту Гвардию. Здесь мы также имеем дело с чем-то похожим на описанную логику радикализации, когда создание структур, которые должны предотвращать угрозы, в результате делает эти структуры заинтересованными в материализации таких угроз.

Чтобы оправдывать свое существование борьбой с врагами, нужно постоянно подтверждать существование этих врагов

Если этих врагов нет или они полные ничтожества, которые не получили на выборах и трех процентов, запуганы и не выходят на улицы, непонятно, зачем нужны мощные структуры с постоянно растущими полномочиями. Развитие репрессивной логики власти может привести не к росту контроля над ситуацией, а к прямо противоположному результату.

 

«С самого начала модель постсоветского капитализма была основана на перераспределении собственности и политической власти»

 

— Мы сейчас находимся в затяжном кризисе. Каким вы видите этот кризис, в чем системные ошибки власти, которые к нему привели, как он формировался с точки зрения левого дискурса?

— Я не вижу ошибок. Допустим, люди хотели создать общество, основанное на общем благе, а у них не получилось. Тут можно анализировать ошибки. Но мне кажется, что с самого начала модель постсоветского капитализма была основана на перераспределении собственности и политической власти. Мы действительно получили новый правящий класс, представляющий собой симбиоз государственной бюрократии и большого бизнеса, где одно уже трудно отделить от другого. Почему этот симбиоз оказался возможным? Потому что приватизация проводилась под контролем государства, а оно находило людей, которые будут контролировать часть национальной экономики под присмотром силовиков. Такую систему мы получили.

В этой системе любая позиция внутри государства используется для извлечения ренты. Это уже не коррупция, не просто преступление, возведенное в правило, но один из принципов существующего порядка вещей. Не свободный рынок испытал на себе давление государства в 2000-е годы, но наоборот, логика приватизации из экономики перекинулась на государственный аппарат.

— Считается, что революции или другие крупные изменения в обществе проходят в два этапа. Сначала крутые перемены, затем реакция, затем снова перемены на новом уровне и их закрепление. Мы сейчас находимся во временном отрезке, который можно назвать реакцией. Поэтому в будущее глядишь с некоторым опасением.

— Этот страх в значительной степени связан с сознательным воздействием пропаганды, которая основана на простой альтернативе: либо существующее правительство и порядок, либо разрушение, хаос и гражданская война.

— Мой личный страх основывается на двух вещах. Во-первых, люди, захапавшие большой кусок, и пойдут очень на многое, чтобы его не отдать. Во-вторых, социолог Алексей Левинсон год назад в интервью «7х7» рассказывал о ситуации, когда в одной из областей внезапно умер губернатор, и там остановилась вся экономическая деятельность. Это произошло потому, что вертикальная система власти не гибкая, власть часто завязана на одного человека.

— Можно сказать, что этот страх основан на кризисе власти, на который накладывается кризис политической оппозиции. То, что мы видим на этом фланге сегодня, — гремучая смесь праворыночных и националистических идей, не внушающая оптимизма. Именно поэтому мне кажется очень важным возрождение настоящего левого движения в России, которое могло бы представлять альтернативу для возможных будущих массовых протестных движений.

— Говоря об инициативе левого движения, нужно упомянуть манифест интеллектуалов и активистов о положении в стране и о том, что делать, чтобы его изменить. Он был опубликован в июне этого года на портале Colta.ru. Левых часто обвиняют, что их проекты утопичны. Насколько реален этот проект?

— Этот манифест не содержит утопических предложений. Он сосредоточен не на желаемом образе будущего, но на конкретных и необходимых реакциях на углубляющийся экономический кризис и агрессивный антисоциальный курс, который в этих условиях реализует правительство. Задача манифеста была в том, чтобы объединить на широкой платформе представителей разных сред и аудиторий, которые в той или иной степени сочувствуют левым идеям и находятся в поиске альтернативы как существующей власти, так и либеральной оппозиции. Я, конечно, не буду настаивать, что именно на этой платформе произойдет возрождение левых сил, но тем не менее, мне кажется, что это один из многих шагов, которые могут быть сегодня предприняты, чтобы вывести левое движение из глубокого анабиоза, в котором оно (причем вместе с остальными политическими движениями) пребывает на протяжении последних лет.

— В интернете уже получила хождение фраза «когда мы придем к власти, то…». Вот если ваши сторонники придут к власти, какими будут конкретные шаги? Чтобы сузить вопрос, давайте коснемся конкретно экономики.

— Если говорить о первоочередных мерах, то необходимо было бы ввести прогрессивное налогообложение. Затем нужна заморозка любых процессов приватизации в том, что является сферой интересов общества — образовании и медицине. Необходим поворот всей логики реформ социальной сферы, которая сейчас исходит из идеи, что медицина и образование представляют собой услуги, которые мы получаем иногда бесплатно, а иногда за деньги. Напротив — речь идет о базовых правах каждого жителя страны. И от возможности реализации этого права напрямую зависит и состояние экономики.

Мы не согласны с идеей о том, что в России какая-то особо низкая производительность труда, которой не соответствуют высокие зарплаты

Правительство руководствуется сегодня представлением о том, что страна выйдет на положительную экономическую динамику, только если серьезно понизить уровень жизни и запросы большинства наемных работников. Мы уверены в обратном — необходимо стимулировать экономику через повышение доходов. Этого можно достигнуть через индексацию пенсий и заработных плат, которые на протяжении последних двух лет фактически полностью заморожены, через повышение пособий, прежде всего по безработице, нынешние размеры которых просто позорны. И конечно, должна быть реформа трудового законодательства, которая создаст наемным работникам возможность самоорганизации для борьбы за улучшение условий труда.

— Тут вы можете получить два обвинения: в том, что собираетесь расплодить бездельников и паразитов, и в том, что собираетесь зажать несчастный малый и средний бизнес в тисках между государством, дерущим налоги, и работниками со все повышающимися требованиями.

— Во-первых, сама идея пособия по безработице состоит в том, что на это пособие можно как-то жить. Если на него нельзя жить (что мы видим сегодня в России), то сфера трудовых отношений и занятости в целом становится непрозрачной. Это значит, что люди, которые теряют работу, просто не регистрируются в качестве безработных. Отсутствие нормальных пособий — это скрытая часть растущего айсберга постоянно уходящих из-под контроля государства трудовых отношений.

Если люди даже на малом или среднем предприятии объединены в профсоюз, это значит, что они могут коллективно формулировать свои интересы и более ответственно и с большим пониманием относятся к месту, где они работают. Сейчас в России за счет низких стандартов занятости, бесправия работников и низких зарплат сложилась ситуация, в которой люди не испытывают заинтересованности в своем рабочем месте.

В принципе, любая работа в России одинакова: что в супермаркете, что на заводе, что в государственном учреждении — низкие зарплаты, никаких прав и возможность вылететь в любой момент

В этой ситуации люди к рабочему месту относятся соответствующим образом — как к макджоб, временной бессмысленной работе. Если люди начинают себя идентифицировать с конкретным рабочим местом, то и работодатель может разговаривать с ними как с заинтересованными людьми, которым важно, чтобы это предприятие работало, росла заработная плата, были заказы.

Канадский писатель Дуглас Коупленд, популяризировавший термин «макджоб» или «макрабство» в своей культовой книге «Поколение Х»

На самом деле то, о чем я сейчас говорю, — это не радикальная социалистическая позиция, а социал-демократические банальности, которые в России звучат как вызывающая экзотика.

— А что делать с тем, что наша экономика базируется на торговле углеводородами? Руководитель энергетического отдела «Гринпис России» Владимир Чупров в интервью «7х7» рассказал, что нефтегазовая отрасль обеспечивает больше половины поступлений в федеральный бюджет.

— Здесь в целом можно согласиться с теми, кто говорит, что России нужна новая индустриализация и активный поиск своего места как страны с развитой промышленностью на мировом рынке. Но вопрос в том, каким образом эта новая индустриализация будет проводиться. Если посмотреть на проекты, которые предлагает Глазьев, эта новая индустриализация фактически сводится к тому, что государство должно наращивать военно-промышленный комплекс и за счет него укреплять экономику. Он объясняет, что у России осталась только одна конкурентоспособная высокотехнологичная отрасль в мировом масштабе — это производство оружия. При том, что новая индустриализация по такой протекционистской модели также основана на снижении стоимости рабочей силы, усилении эксплуатации. Но если всерьез говорить о том, какой может быть новая индустриализация, нужен еще час времени.

— Да, это скорее тема для отдельного интервью. Резюмируя, что мы можем сказать о ситуации после выборов, которая показала серьезную апатичность общества и создала ощущение тупика, в котором находится страна?

— Особенность любого периода реакции в том, что, когда вы находитесь внутри него, он всегда кажется бесконечным, безвременьем, которое может длиться невероятно долго. Если посмотреть на другой исторический пример реакции — например, после поражения первой русской революции 1905–1907 годов у него тоже было качество бесконечности, он был довольно длительным. Убеждением даже многих критиков существовавшего в тот момент режима было то, что этот период будет длиться очень долго и только следующее поколение сможет что-то изменить. Как мы знаем, этот период кончился быстро и неожиданно — и для власти, и для ее оппонентов.

Елена Соловьёва, «7×7»

One thought on “Репрессивная логика власти может привести к потере ею контроля над ситуацией

  1. Если этих врагов нет или они полные ничтожества, которые не получили на выборах и трех процентов, запуганы и не выходят на улицы, непонятно, зачем нужны мощные структуры с постоянно растущими полномочиями. Развитие репрессивной логики власти может привести не к росту контроля над ситуацией, а к прямо противоположному результату.

Добавить комментарий для Mmoguider Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *