24 июня Госдума приняла многострадальный «пакет Яровой» — серию поправок к различным законам, комплексно направленных на удушение любых протестных настроений. Запретительные меры коснутся не только завзятых «Интернет-разжигателей», но и обычных любителей скоротать вечер-другой за игрой в танчики.

Принятие этого закона, с одной стороны, встраивается в череду одиозных инициатив «взбесившегося принтера» последнего созыва, а с другой — посылает очень важный сигнал всем, кто, так или иначе, прислушивается к настроениям властных кругов. Кроме того, недавние события во Франции и Турции делают пакет «антитеррористических» законов более легитимным (для противодействия мировому терроризму «все средства хороши»).

Начнем с того, что закон принимался вопреки не только возражениям гуманитарной интеллигенции и оппозиционеров, но и желаниям и интересам крупного бизнеса. Особенно парадоксально, что в этот раз пощечину получил не очередной инвестиционный холдинг (как это было в случае с Михаилом Прохоровым или владельцем «АФК Система» Владимиром Евтушенковым) и не нефтяной пария Ходорковский, а целый сектор экономики, вполне успешно интегрированный с государством.

Как известно, крупнейшая доля в капитале «МегаФона» и концерна Mail.ru принадлежитАлишеру Усманову, а 56% в капитале «ВымпелКома» — консорциуму Михаила Фридмана. Оба  —  довольно близкие друзья Путина. Однако даже теплые взаимоотношения между российским капиталом и верховной властью никак не помешали принятию пакета законов, которые, как кажется, несут прямую угрозу прибылям всех этих титанов.

Не помогло ничто. 27 июня четыре крупнейшие телекоммуникационные компании (МТС, ВымпелКом, Tele2 и МегаФон) направили председательнице СовФеда Валентине Матвиенко письмо, в котором жаловались на то, что организация хранения всех сообщений и звонков обойдется им в 2.2 трлн. руб. В то же время российский бюджет на образование в 2016 г. составил 578 млрд руб., или 9,1 млрд долл. Что примечательно, в пресс-службе Матвиенко сделали вид, что письмо до них не дошло.

По данным международного агентства S&P Global Ratings, закон может «съесть» все капитальные расходы крупнейших телекоммуникационных компаний – а это около 4,3 млрд. долл.

Капитальные расходы – это не только вложения владельцев компаний в будущую прибыль – это еще, например, расходы на профильное образование в этой сфере и научные исследования. Отрасль телекоммуникаций, которая, несмотря на все трудности, была отнюдь не самой отстающей (наследие советской высшей школы сыграло свою роль), теперь рискует остаться на уровне прошлого века, в то время как прогрессивный мир будет осваивать формат связи 4-5-6 G. При этом глава Минкомсвязи Николай Никифоров заявил, что в 2016 году тарифы на сотовую связь не подорожают, однако тут нет никакого парадокса: поскольку закон вступит в силу лишь 1 июля 2018 года, в краткосрочной перспективе все останется по-прежнему. Долгосрочные же прогнозы – не конек наших министров, поскольку никто из них, по-видимому, не планирует жить и умирать в России.

Для того, чтобы обидеть столько уважаемых людей, должна была быть веская причина. Она одна: агрессия, порожденная страхом. Диковинные «интернеты», спутавшие карты после выборов 2011 г., давно пытались взять под контроль.

Интернет стал краеугольным камнем современной политики и для поборников «свободных медиа», верящих в то, что социальные сети изменили природу человека, и для сторонников идеи о «дьявольских» технологиях Запада, влияющих на умы через Facebook.

Не случайно среди сторонников «пакета» — президент организации «Офицеры России» и муфтий Москвы. Правда, такая мифологизация позволяет затушевать истинные причины, по которым люди выходят на улицу. Интернет и социальные сети – всего лишь одно из многочисленных средств в политической борьбе, но никак не ее суть. Сакральный страх российских чиновников перед цифровыми технологиями хорошо иллюстрирует свежее заявление Франца Клинцевича (первого зампреда комитета Совета Федерации по обороне и безопасности) о том, что игра Pokemon GO – дьявольское искушение и угрожает государственной безопасности.

Однако после протестов 2012 г. российская власть поняла, что хэштег в твиттере – это такая же пропаганда, как и передача «Вести недели». Именно тогда появились «фабрики ольгинских троллей» и начались активные DoS-атаки на оппозиционные ресурсы. Тогда же заработал одиозный закон «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию», согласно которому появился Единый реестр запрещенных сайтов, в который может войти почти любой портал, если он содержит информацию, запрещенную на территории России в каком-нибудь из российских судов. В 2014 году стала возможна досудебная блокировка сайтов.

Примерно тогда же начала меняться судебная практика относительно высказываний в Интернете. Силовые интервенции в Интернет-пространство происходят давно, и особенно обострились в последний год: по подсчетам Центра экономических и политических реформ (ЦЭПР), число осужденных по статье ч.1 ст.282 — «Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства (…с использованием СМИ либо информационно-телекоммуникационных сетей, в том числе сети «Интернет»)» выросло с 82 в 2011 году до 369 в 2015 г. По подсчетам организации «Агора», количество осужденных за деятельность в Интернете в 2015 г. составило 203 человека.Закон Яровой переводит это преследование нановый уровень. Например, уголовное наказание будет следовать не только за призывы к терроризму (такая статья уже была), но и за «публичное заявление о признании идеологии и практики терроризма правильными, нуждающимися в поддержке и подражании». Срок наказания за эти деяния продляется с 5 до 7 лет. Как показывает судебная практика, к «публичным призывам» может относиться не только реальная пропаганда и оправдание терроризма, но любые материалы, касающиеся этой темы. Дело против нашего товарища Сергея Вилкова, разместившего в Фэйсбуке изображение свастики с последующим критическим комментарием – тому пример.

Таким образом, благодаря расплывчатости формулировки, закон становится предупреждением всем, кто хочет вести разговоры на острые политические темы: о мировом терроризме, об экстремизме и о смене конституционного строя. Кроме того, уголовная ответственность за «международный терроризм, участие в террористических сообществах, участие в массовых беспорядках» будет наступать с 14 лет.

В той части, которая касается массовой слежки, закон будет, скорее всего, неэффективен – так, во всяком случае, полагает специалист по интернет-слежке Эдвард Сноуден. Трата миллиардов долларов на то, чтобы сохранить переписку обывателей, ничем не интересную для компетентных органов, имеет лишь один, очень важный смысл: расставить необходимым образом приоритеты.

Запретительные меры в России работают на опережение: принцип «как бы чего не вышло» функционирует лучше, чем реальные преследования за реальные преступления. В этом смысле «закон Яровой» достиг большого успеха: благодаря его несуразности и возмутительности, о нем узнали даже те, кто обычно игнорирует политические новости.

Принятие этого пакета посылает населению простой и понятный сигнал: силовые ведомства могут добиться практически любых законодательных изменений.

Если раньше российские власти поддерживали у крупного бизнеса иллюзию, что с ними можно договориться, если соблюдать определенные негласные правила, то теперь даже потеря огромных прибылей не является достаточным аргументом со стороны капиталистов. Силовики, объединенные с российской законодательной властью, выиграли, и пусть эта победа не принесет им реальной пользы, она имеет серьезное символическое и стратегическое значение. Этот идеологический козырь еще будет разыгран в дальнейшей политической борьбе, к которой власти готовятся после осенних выборов в Государственную Думу.

Закон полноценно вступит в силу только через два года, за это время может измениться многое. Тем не менее, его принятие в очередной раз подтвердило, что противоречия стали частью российской политической системы: Дума принимает законы, не учитывая их экономические и социальные последствия, а выступая скорее в качестве пропагандистского органа, ангела-посредника, облекающего Глас Божий в простую и понятную населению форму запретов и ограничений. Когда российские депутаты принимают очередной абсурдный закон, Владимиру Путину предоставляется возможность выступить в качестве «смягчителя нравов», рассудить дерущихся холопов и в итоге уладить ситуацию.

Алогичная законотворческая деятельность логичным образом вписывается в систему российского «путинского консенсуса», и способствует укреплению вертикали власти.

Но в то же время такая система имеет одну существенную слабость: в театре, разыгрываемом между разными ветвями власти и капитала, совершенно не учитывается, что зрительный зал в конце концов может погнать плохих актеров со сцены.