Постсоветская политическая реальность

Я благодарю студенческую ассоциацию AStA, участниц и участников Реферата иностранных студентов (RIS), а также Алексея Маркина, Владимира и Елену Снатенковых за предоставленную мне возможность выступить и незабываемые дни, проведенные с вами в Гамбурге.

Прежде чем начать, я должен сделать несколько вводных замечаний. Я не являюсь профессиональным историком или политологом, я — политический публицист, активист левого и профсоюзного движения. Тот анализ, который я хочу здесь представить, во многом основывается на мыслях моих товарищей, молодых ученых-марксистов, таких как Михаил Пискунов, Тимофей Раков, Илья Матвеев, Александр Резник, которые в гораздо большей степени, чем я, достойны выступать перед вами. Все они, так же, как и я, являются членами Российского социалистического движения.

Эта лекция озаглавлена «Постсоветская политическая реальность», однако, я буду говорить почти исключительно о России и буду касаться ситуации в других странах бывшего СССР лишь в той мере, в какой это необходимо для характеристики внешней политики и идеологии путинского режима.

Не скрою, что одним из мотивов, побудившим меня именно так сформулировать тему этой лекции, стало общение с некоторыми западными левыми, которые пытаются понять, что же представляет собой путинская Россия на самом деле. Например, не так давно у меня состоялась интересная беседа с радиожурналисткой из Кёльна, женщиной левых взглядов, которая скептично восприняла мое заявление, что идеология российских властей, их официальная «политика памяти», является антикоммунистической и антиреволюционной.

«Как же так, — спросила она, — ведь в России, в отличие от Украины, не уничтожают памятники Ленину, не переименовывают улицы, не запрещают коммунистическую символику»?

Другой мой собеседник, социалист из Канады, с таким же недоверием встретил мои слова о неолиберальной природе путинизма. «Как же так, — спросил меня он, — ведь российские официальные СМИ говорят о «новой индустриализации». У нас в Канаде такое невозможно». Я ни в коем случае не хотел бы упрекнуть моих собеседников в наивности. Те парадоксы российской действительности, о которых я буду говорить, сложны и причудливы. Россия — это своего рода «общество спектакля», в котором имитация играет не подчиненную, а системообразующую роль.

Политическая система: мир потемкинских деревень

p_634626

На первый взгляд в России присутствуют все формальные признаки буржуазной демократии. Согласно действующей Конституции 1993 года, Россия — президентская республика, да, с гипертрофированной властью главы государства, но гарантирующая гражданам стандартный набор прав и свобод.

В России есть парламент и четыре парламентские партии: консервативная («Единая Россия»), социал-демократическая («Справедливая Россия»), коммунистическая (КПРФ) и называющая себя либерально-демократической (ЛДПР). Более того, Конституция провозглашает Россию социальным государством. И если верить риторике Путина, демонстрирующего подчеркнутое внимание к проблемам пенсионеров и людей труда, может показаться, будто некая разновидность социального патернализма, действительно, имеет место.

Если говорить о рабочем классе, то, глядя на главное профсоюзное объединение страны — ФНПР, заявляющее о более чем 20-миллионном членстве, можно подумать, что он сохранил некоторое влияние. Наконец, люди, не испытывающие упоения по поводу свободного рынка, могли бы отметить как положительный факт большую долю государственной собственности в российской экономике и поставить в заслугу путинской политике некоторый рост уровня жизни населения в 2000-х годах, которые у нас называют «эпохой стабильности».

Если после всего сказанного вы уже готовы проникнуться симпатией к Кремлю, то я вынужден вас огорчить: почти всё это неправда. Есть метафора, помогающая лучше понять сегодняшнюю Россию — это «потемкинская деревня». Так называли бутафорские идиллические селения в античном стиле, построенные фаворитом Екатерины II по пути ее вояжа в завоеванный Крым. И вот такой потемкинской деревней, только в масштабах всей страны, в каком-то смысле является современная политическая система России.

Я начну с характеристики российской многопартийности и парламентаризма. Здесь не обойтись без экскурса в советскую историю. Я буду опираться здесь на тезисы моего товарища, Тимофея Ракова из Европейского университета в Санкт-Петербурге.

С окончанием Гражданской войны и началом индустриализации Компартия, ставшая к тому моменту, единственной, быстро трансформировалась. Из партии «пролетарского авангарда» она превратилась в представительницу общенародных интересов. Полностью контролируя госаппарат, она, по сути, сделалась сверх-институтом, вставшим над государством и обществом и перестала быть партией в собственном смысле слова. В позднесоветскую эпоху, как показывает социолог Алексей Юрчак, буквальный смысл партийной идеологии и риторики не интересовал даже самих функционеров КПСС и всё более стирался. Для среднего советского человека членство в партии и выполнение предписанных ею ритуалов было не более чем показателем принадлежности к социуму, признаком гражданской добропорядочности. С другой стороны, партия выполняла функцию государственного кадрового резерва, была каналом социальной мобильности, да и вообще любой легальной общественной активности.

Главный парадокс Перестройки состоит в том, что в условиях экономического кризиса сама партия запустила механизм радикальных реформ, которая привела к внезапному возникновению публичной сферы. Перестройку можно сравнить со взрывом. Обычно подчеркиваются его разрушительные последствия, однако это был и Большой взрыв, когда на сцене появились либералы, националисты, анархисты, троцкисты, феминистки, демократические левые, свободные профсоюзы, экологические движения, деятели альтернативной культуры. По сей день российское левое движение довольно четко делится на две ветви: генетически связанную с неформальными движениями 1980-х и КПСС.

Проблемой этих неформальных движений, многие из которых несли прогрессивный потенциал, были, во-первых, рыночные иллюзии (вплоть до того, что бастующие шахтеры могли сочувствовать приватизации), а во-вторых — их союз с либеральной частью партийной номенклатуры, которая, в конечном счете, оказалась единственным бенефициаром капиталистической реставрации.

Историк Александр Шубин описывает многотысячный митинг 1989 года, когда Борис Ельцин выступал с грузовика, украшенного лозунгом «Вся власть советам», охраняемый анархо-синдикалистами. Очень скоро политическая наивность обернулась катастрофическими последствиями, как для социальных завоеваний советской власти, так и для демократии.

Отпустив вожжи государственного управления и оказавшись совершенно неготовой к действиям в условиях политической конкуренции, КПСС быстро дезинтегрировалась, оставив после себя множество самых разных политических образований. Однако общественный подъем времен Перестройки очень быстро закончился, а сама эта многообещающая эпоха — предана забвению и проклятию как период распада государственности.

В 90-е годы на смену энтузиазму пришло массовое разочарование в демократии на фоне социальной и экономической катастрофы. Об идеологическом ландшафте, сформировавшемся в те годы, я буду говорить позже. Пока же необходимо отметить следующее:

Вопреки либеральным лозунгам, создание новых партий, как и нового класса собственников, происходило «сверху».

«Неформалы» времен Перестройки в большинстве своем были оттеснены аппаратчиками. Это относится даже к либералам, чья старейшая партия — «Яблоко» на будущих выборах едва ли сможет преодолеть пятипроцентный барьер.

Несмотря на ослабление центральной власти, различные фракции или кланы бывшей партийно-хозяйственной номенклатуры оставались, по сути, единственными политическими игроками. Это наложило неизгладимый отпечаток на всю политическую систему. Либеральные политические формы с самого начала находились в противоречии со своим содержанием.

Если Троцкий определял СССР как бюрократически деформированное рабочее государство, то постсоветская Россия стала чем-то вроде бюрократически деформированной буржуазной республики, и её перерождение, как и в сталинские годы, нарастало.

В 90-е годы сложился феномен олигархата — слоя приближенных к власти бизнесменов, обогащающихся за счет присвоения государственных ресурсов и высших чиновников, занятых «административным бизнесом». В условиях олигархической анархии 90-х важной задачей элиты было не допустить возвращения к власти коммунистов (опиравшейся в то время на влиятельный слой «красных директоров») и пересмотра результатов приватизации, а также продолжения территориальной дезинтеграции.

1993 и 1996-й годы — это первые и важнейшие этапы становления системы, позднее отождествленной с фигурой Путина: подавление парламентской оппозиции и переизбрание Ельцина путем массовой манипуляции общественным мнением. Как признавался в 2005 году Михаил Ходорковский (один из тех олигархов из окружения Ельцина, которые при Путине поплатились за чрезмерные политические амбиции),

«В 1996 г. Кремль уже знал, что пролонгировать праволиберальный ельцинский режим демократическим путем невозможно… Потом стало ясно, что и преемственность власти в 2000 г. нельзя обеспечить без серьезного отступления от демократии. И так возник Владимир Путин с… политтехнологическим сценарием, призванным обеспечить “стабильность во власти – стабильность в стране”».

Необходимой частью этого сценария было создание новой «партии власти», призванной объединить элиты в единую «вертикаль». Результатом альянса Кремля и региональных элит вокруг персоны Путина в начале 2000-х стало странное политическое образование, парадоксальным образом имитирующее позднюю КПСС.

600do5

«Единая Россия» это, прежде всего, партия средних и мелких чиновников, желающих укрепить свое положение, демонстрируя лояльность высшей власти в Москве.

Однако, в отличие от КПСС, она не нацелена ни на идеологический контроль над госаппаратом, ни на воспитание «советского человека». В «ЕдРо» даже не надо вступать – вас могут записать целым цехом, больницей или школой.

Задача этой структуры, наоборот, бюрократизировать политическую сферу и максимально упростить работу государственной машины. Квинтэссенция такой политической философии стали знаменитые слова спикера Думы и одного из основателей партии Бориса Грызлова о том, что парламент – не место для дискуссий.

Естественно, такая «партия начальников», состоящая из безликих функционеров, не могла бы существовать в условиях реальной политической конкуренции. Но она и не нацелена на это. Секрет успеха «Единой России» на выборах заключается, во-первых, в том, что у нас называют «административный ресурс» (контроль над СМИ и трудовыми коллективами, давление и разного рода подтасовки результатов голосования), но, главным образом, речь должна идти о последовательном подрыве престижа законодательной власти — не в последнюю очередь, самим парламентом — и веры масс в политическое представительство.

Показательны результаты опросов, которые регулярно проводятся «Левада-центром»: в 2007 году 37% россиян считали, что Дума не нужна вообще, в 2013-м так думали уже 43% опрошенных. И эти цифры отнюдь не говорят об оппозиционности населения. Они лишь отражают презрение к парламенту, который (справедливо) воспринимается как нечто среднее между раздутой канцелярией и цирком при настоящей власти, олицетворяемой Путиным. Не случайно, Думу часто называют «взбесившимся принтером». Она является не парламентом, а бюрократической имитацией парламента.

Парламентские выборы в России можно сравнить с присягой, которую должны были приносить подданные Российской империи при восшествии на престол нового самодержца. Они призваны демонстрировать лояльность населения к власти, а также служить оценкой деятельности губернаторов, показывая, насколько хорошо они контролируют подведомственную территорию. Отсюда — массовые фальсификации, свидетелями которых мы в последний раз были в 2011 году.

Наконец, надо сказать несколько слов о российской оппозиции, точнее о так наз. системной оппозиции. Говоря о «системных» партиях в России (их три: КПРФ, СР и ЛДПР), нужно понимать, что речь идёт не об умеренных, реформистских или оппортунистических силах. Конечно, буржуазная демократия тоже ориентирована на сохранение status quo, но в России сохранение status quo означает персональную поддержку Путина.

Системные партии — это структуры, действующие в рамках консенсуса, суть которого афористически выразил замглавы президентской администрации Вячеслав Володин: «Есть Путин — есть Россия, нет Путина — нет России».

Данные структуры являются такими же имитационными институтами, как и «Единая Россия». Это марионеточные образования, подчиненные Администрации президента, которым в рамках данной системы поручена роль оппозиции.

Выше я сказал о том, что КПРФ в 90-е годы воспринималась правящими кругами как реальная опасность. Верно, что в то время компартия пользовалась широкой поддержкой в массах, однако ее реальной социальной базой и источником политического влияния были не профсоюзы или другие организации трудящихся, а часть той же номенклатуры, недовольная рыночными реформами. Прежде всего, речь идет о «красных» директорах и губернаторах, которые обычно руководили забастовками и протестами рабочих. Идеалом этой фракции номенклатуры была, конечно, не Октябрьская революция и даже не эпоха Сталина, а период так называемого «застоя», времена Брежнева. В те годы высоких нефтяных цен бюрократия благоденствовала, не замечая накопления кризисных явлений в экономике, а массы получили некое подобие советского общества потребления.

Путинская стабильность, также обусловленная благоприятной конъюнктурой мировых цен на энергоносители, стала подобием, имитацией брежневского застоя.

Она умиротворила советских консерваторов и принесла облегчение трудящимся, чьи стандарты приемлемой жизни после нищеты 90-х были невысоки. Однако это была именно имитация, а не реставрация. Рост уровня благосостояния населения в брежневские годы был результатом индустриального рывка, важных социальных и культурных преобразований предыдущих десятилетий. Путинское «просперити» наследовало периоду деиндустриализации и массового обнищания. Поэтому оно оказалось еще более призрачным и, как показывает текущий кризис, не менее вредоносным для экономики и культуры российского общества.Уникальность ситуации 2011-12 годов — не в том, что подтасовки были или что они были особенно масштабными, а в том, что они впервые вызвали массовые протесты.

Протестующие на Болотной площади решили буквально истолковать те либеральные нормы, которые, как всем в России хорошо известно, являются такой же симуляцией, как марксистско-ленинская риторика в позднем СССР.

Это был кризис социального контракта, сформированного по итогам 90-х годов: стабильность в обмен на свободу. Несмотря на то, что протесты не достигли своей цели (из-за неспособности расширить свою социальную базу и трусости либеральных лидеров), они заставили режим искать новую формулу национального сплочения. Ею в 2014 году стал так называемый «крымский консенсус».

Идеологический ландшафт: 50 оттенков консерватизма

Существует устойчивое мнение, что современная Россия является страной «левой», что кажется логичным, учитывая нашу историю. Я хотел бы оспорить это утверждение. Как и другие постсоветские государства, Россия находится в поисках нового национального мифа, обосновывающего историческую легитимность правящего режима. Если в странах Балтии или в Украине основой такого мифа стал антикоммунизм, то в России всё обстоит гораздо сложнее. Здесь задачей провластных идеологов стало выстраивание преемственности.

Путинский режим хочет видеть себя частью единого древа российской государственности, наследником Киевской Руси, Московского царства, Российской империи и Советского союза.

Легко заметить зияющие разрывы в этой схеме, главным из которых, безусловно, является Октябрьская революция. Вернусь к вопросу, заданному мне журналисткой из Кёльна: «Почему власть не борется с советскими символами?». Ответ будет таким: потому что борьба с памятниками вроде той, что сейчас ведется на Украине, с точки зрения российских властей, подозрительно пахнет революцией. А революция — любая, независимо от ее содержания — объявляется злом, результатом заговора внешних врагов. Официальной пропагандой замалчиваются даже события 1991 и 1993 годов, положившие начало нынешнему режиму.

0_9b7d0_e850768b_L

В этом плане показательно разрушение стелы революционных мыслителей в Александровском саду в Москве, одного из ранних памятников советского монументального искусства. В 1918-м году памятник в честь 300-летия династии Романовых был перестроен: на нем были высечены имена основоположников социализма, начиная с Томаса Мора и заканчивая Марксом и Плехановым. В 2013-м, в результате «реставрации», на стелу вернулись имена царей. Таково представление власти об исторической справедливости.

«Любимым философом Путина» объявлен Иван Ильин, монархист, белоэмигрант, сотрудничавший с гестапо. Впрочем, я сомневаюсь, что у Путина есть «любимые философы». В области гуманитарного знания он демонстрирует крайнее невежество. Например, в своих речах он неоднократно упоминал «троцкистский принцип «движение все, цель — ничто». Зато его фраза о том, что «Ленин заложил атомную бомбу под здание, которое называется Россией» хорошо отражает официальные идеологические установки.

Интересно, что отношение к Сталину далеко не так однозначно. Хотя он по-прежнему числится противоречивой фигурой, его почитание приняло полуофициальный характер: например, власти не препятствовали установке памятников Сталину в нескольких городах и появлению его портретов на автобусах.

800px-Романовский_обелиск._Александровский_сад,_Москва._2013

Это, конечно, обусловлено не симпатиями к коммунизму. Наоборот, Сталина часто пытаются представить «эффективным менеджером», прагматиком, восстановителем империи, продолжателем традиции русских царей. Этот феномен сталинизма без коммунизма подводит нас к еще одному специфическому постсоветскому феномену. Я говорю об идеологии «левых» консерваторов.

Падение Восточного блока привело к кризису традиционных компартий. Некоторые из них трансформировались в социал-демократические. Однако в России эволюция осколков КПСС шла в ином направлении.

Здесь также имел место отказ от марксистского наследия. Уже в 1992 году лидер КПРФ Геннадий Зюганов заявил, что «Россия исчерпала лимит на революции» (забавно, что на днях эту фразу повторил Дмитрий Медведев). Но постсоветские коммунисты сближались не с социал—демократами, а с консерваторами и русскими националистами.

В начале 90-х оформился, казалось бы, немыслимый союз «красных» и «коричневых». Самым экстравагантным проявлением общей тенденции стало появление в 1994 году Национал-большевистской партии Эдуарда Лимонова, однако официальная КПРФ не менее активно (хотя и куда менее талантливо) брала на вооружение православно-фундаменталистскую, традиционалистскую, имперскую и даже антисемитскую риторику.

Например, один из лидеров КПРФ, ярый конспиролог Владимир Никитин пишет:

«В своей преступной деятельности «Комитет 300» (в его представлении, мировое правительство) активно использует израильскую разведку… потому что в каждой стране мира есть еврейская община. …Но «Комитет 300» широко использует людей данной национальности и на высокооплачиваемой работе — управленцев высокого уровня, которым поручено надзирать за правительствами национальных суверенных государств. Этот статус называется «придворный еврей».

Подобных цитат из пропагандистской литературы КПРФ можно было бы подобрать сотни. Конечно, нужно крайне осторожно обращаться с термином «фашизм», но судите сами: в последнее время депутаты Компартии были авторами законопроектов об аресте за совершение каминг-аута, штрафах за «пропаганду русофобии», запрете абортов, уголовной ответственности за оскорбление чувств верующих, ликвидации НКО, признанных «иностранными агентами» и т.д. И всё это сочетается с усиленной эксплуатацией советской, коммунистической символики и фразеологии. Митинги КПРФ представляют собой поистине постмодернистское действо, где портреты Ленина соседствуют с иконами, а красные знамена — с флагами Российской империи.

КПРФ является соучастницей всех наиболее реакционных акций режима, направленных на подавление демократических свобод. При этом ей позволено резко критиковать Правительство (но ни в коем случае не Президента!) за антинародную социально-экономическую политику, которой противопоставляется нечто вроде государственного капитализма.

Имитация многопартийности органично сочетается с имитацией советского в рамках идеологического континуума, представляющего различные оттенки консерватизма.

Я так подробно остановился на левом консерватизме, в частности, потому что непонимание его природы на Западе может привести к очень печальным последствиям. Путинский режим пытается опереться на органично близкие ему ультраправые силы в Европе (упомяну,международный форум неонацистов, состоявшийся в 2014 году в Петербурге), но также он стремится инструментализировать левых, многие из которых искренне заблуждаются, приписывая России некий антиимпериалистический статус.

По моему мнению, путинизм привлекает совершенно иная роль, которую в свое время играла царская Россия — роль оплота правой реакции в Европе.

Правой реакции не только в сфере идеологии, но и в области экономики. Ведь вся эта антимодернистская экзотика уживается с господством неолиберальной ортодоксии в правительственных сферах. Причудливый спектакль, разыгрывающийся на подмостках Думы и федеральных каналов ТВ, никак не затрагивает власть либеральных технократов, которые на протяжении десятилетий непрерывно возглавляют экономические министерства и проводят болезненные рыночные реформы.

На фоне множества имитаций, рассчитанных как на внутреннего, так и на внешнего потребителя, только элитные группировки, контролирующие экономический и силовой блоки государства могут считаться реальными центрами политической власти. Речь здесь идет даже не о бюрократии в классическом смысле слова, которую Ханна Арендт называла «властью никого», а об олигархических кланах, повязанных неформальными соглашениями, коррупцией и действующих под прикрытием госаппарата, вне досягаемости гражданского общества. Это — главная причина, по которой не стоит воспринимать как отступление от неолиберальной нормы, например, такие шаги, как создание госкорпораций (которые, впрочем, сейчас хотят приватизировать).

Расчеты на эволюционную трансформацию путинского режима, характерные как для умеренных лидеров демократического движения, так и прокремлевских «левых», обычно строятся на ожидании столкновения между «государственниками» и «либералами». Однако долгая история показывает, что российский правящий класс весьма стабилен, и его условно либеральная часть пока не испытывает никакой потребности апеллировать к обществу. Более того, если бы такое даже произошло, это означало бы лишь косметический ремонт экономически реакционной и по сути своей антидемократической системы рентного капитализма.

Российский правящий класс — олигархия — представляет собой удивительно точный аналог паразитического класса помещиков, лендлордов, живущего за счет экспорта ресурсов и тормозящего развитие производительных сил страны.

Его устранение возможно лишь посредством антиолигархической революции, призрак которой последние годы не покидает коридоров Кремля, хотя пока еще и не появляется на улицах.

В своем выступлении нарисовал довольно мрачную картину той политической реальности, в которой приходится существовать российским левым. Я не успел ничего сказать о левых организациях в России, о борьбе новых профсоюзов, о развитии феминизма и упорном противостоянии ЛГБТ-активистов государственной гомофобии. Надеюсь, все эти вопросы будут мне заданы.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *