На минувшей неделе в отечественной новостной ленте прошла новость о внедрении в России технологии телепортации к 2035 году. Какую роль подобные футуристические обещания играют в риторике власти? Об этом — в новой статье Александра Замятина.
Ясно, что за волнующим футуристическим экстерьером, вызывающим в воображении образы из кино и научной фантастики, обычно скрывается скучная узкоспециальная технология. В данном случае речь идёт о высоконадёжной передаче информации наподобие той, что используется в системе криптовалют «Биткоин». Из российского контекста ясно также и то, что речь на самом деле идёт о «телепортации» бюджетных денег в неизвестном направлении. Но и это не самое интересное.
Для начала всё-таки немного содержания. В 2011 году по распоряжению премьер-министра было создано Агентство стратегических инициатив, которое занимается написанием проектов для правительства. Примерно все эти проекты можно представить при помощи случайной комбинации слов: «современный», «площадка», «эффективный», «лидер», «потенциал», «комплексный», «развитие» и «инвестиции».
Если вы когда-нибудь смотрели эфиры с заседаний правительства или какой-нибудь комиссии при президенте, то наверняка хорошо представляете, как это звучит. В среду Агентство представило программу «Национальная технологическая инициатива», где наряду с планами по развитию кибербезопасности, введению сети 5G и отечественного языка программирования и прозвучал термин «телепортация». Никто из Агентства, и тем более правительства, не дал комментариев журналистам, зато известно, что бюджету это будет стоить только в 2016-2018 годах 7 млрд. рублей. Вспомните об этом, когда в следующий раз будете слушать о затягивании поясов и пенсионном возрасте.
Это может показаться странным, но сообщение про телепортацию на самом деле не о пространстве, а о времени. Вернее форма этого сообщения – к 2035 году. Периодически на видном месте появляются новости стратегического масштаба в духе «К 2030 году будет построено 20 тыс. км ж/д путей», «Утверждена схема территориального планирования в области энергетики до 2030 года», «Через 15 лет у России появится новый атомный авианосец», «В 2035-2040 гг. Россия планирует провести шесть запусков ракет на Луну» и т.п. Именно в этом ряду интересно прочесть новость о совещании у Дворковича.
Такие заголовки, может быть, единственный повод задуматься о положении в стране через 20 лет. С одной стороны, это не так много. 20 лет назад закончилась Первая чеченская война, а Борис Ельцин вступил во второй срок. Какой из атрибутов сегодняшней России нельзя было представить тогда? В то же время, отодвинувшись назад ещё всего на 5 лет, мы попадаем в момент, когда десятки, если не сотни, таких вот проектов авианосцев, железных дорог и электростанций оказались окончательно закрытыми.
Но сравнение с изводами плановой экономики может быть справедливо лишь в одном – это государство, работая над такими проектами, исходит из того, что оно будет здесь всегда, поэтому может обещать «коммунизм к 1980 году». Один министр недавно даже придумал метафизическое обоснование этой вечности под названием «историческая Россия».
Распространённый аргумент противников демократической идеи о необходимости регулярной смены власти основан на утверждении о том, что реализация серьёзных преобразований государственного масштаба требует независимости от временных рамок. Разве можно за один или даже два президентских срока поднять страну с колен?
Пример путинской России даёт очевидный ответ – за 16 лет ни одно большое задекларированное начинание не доведено до конца. Не нужно быть заслуженным политологом, чтобы заметить полную победу тактики над стратегией в Кремле. Когда какой-нибудь известный человек хочет публично высказать очень сдержанную критику власти, он говорит о том, что обществу не предлагается видение будущего, перспектива развития. Обозначенное противоречие положения путинского государства во времени не должно вызывать сомнений в его – противоречия – наличии. Ведь государство это не погружено в одну отдельно взятую голову, которая формального противоречия как раз не снесла бы, но является продуктом отношений в обществе, где все связаны со всеми, даже если по отдельности почти все сегодня это отрицают.
Первым источником долгосрочных программ, вроде освоения Луны от Рогозина, является простая управленческая истина о том, что осмысленность деятельности большой исполнительной структуры требует наличия по-настоящему внушительных целей.
Министерства просто не могут не иметь стратегий на 10-15 лет вперёд. Одновременно метания этого же государства вокруг проблемы-2018 (с чем идти на выборы, если экономика больше не пухнет от нефтедолларов) выдают в его первых лицах настоящих авантюристов: они всерьёз ждут, когда «отскочит», а если не «отскочит», то будь что будет. В 2011 году, например, было совершенно понятно, что Кремль не должен допустить реформы, но решение о рокировке появилось только к сентябрю, за несколько месяцев до выборов.
Глядя на руины аэропорта имени Прокофьева в Донецке, понимаешь, что в Украине наверняка существовали такие же амбициозные проекты на далёкое будущее, поедающие материальные ресурсы и скромные надежды людей на технологии. В один момент толстые папки с документацией где-нибудь в шкафах Министерства энергетики превращаются в макулатуру. Может быть, как раз с этого и начинается революционное мироощущение в современной России. Если прочтение заголовков новостей о планах государства на 2030-40-50-е сразу вызывает сомнение в том, что вся эта конструкция вообще будет иметь место к тому моменту, то остаётся либо ждать, – молча или призывая, – её краха, либо отчаяться и отказаться от будущего совсем.
Усложняется всё тем, что эти же заголовки могут быть прочитаны и с реакционной точки зрения. Попав под агитацию о неминуемых критических переменах в российской политической системе, усомнившийся гражданин находит успокоение в сеансах перемещения в далёкое будущее – разве может посыпаться государство, которому предписана такая капитальная работа? Выходит просто обратный риторический полюс, отгораживающий номенклатуру от возможности самого страшного в их жизни – перемен. Самые прозорливые на этом фланге знают, что история беспощадна к ним и режимы рушатся.
Таким образом, ни к чему не обязывающие проекты, по жанру граничащие с футорологией, возвращают нас к аргументу в пользу демократического механизма установления государственной власти. Только обобществление последней снимает противостояние между теми, кто высмеивает вневременные проекты российского правительства, и теми, кто находит умиротворение в приписывании правительству вневременности.
По обе стороны находятся люди, не готовые отказаться от своего отношения к России через условные 20 лет. Проблема в том, что это взаимоисключающие позиции, а значит есть противоречие, т.е. потенциальный конфликт. И поскольку речь идёт о государственной власти, это конфликт политический, между революцией и реакцией. В ситуации глубоко деполитизированного общества, разучившегося рефлексировать на языке правого и левого, консерватизма и прогресса, можно проверить себя и сверить часы с окружающими, обсудив новости к 2030-м.