Марксизм и нация

Нация, национальность, народность – все эти многочисленные термины призваны выразить некоторую смутную общность людей, проживающих на определенной территории. Когда говорят в категориях национального, то чаще всего апеллируют к чувствам и эмоциям людей. Но что можно сказать о нации более определенно, рационально? Мы считаем, что нация является современной исторической категорией, рождение которой связано с появлением капитализма и формированием присущих ему классов, прежде всего, буржуазии.

Нация – это фетиш единства, реально отсутствующего в капиталистическом классовом обществе, но представление о котором с необходимостью должно присутствовать ради утверждения такого типа общества.

От национализма нельзя просто отмахнуться тем, что он скрывает классовые противоречия, или что это самая убийственна форма ложного сознания. Если, как говорил Гегель, все действительное разумно, то нужно понять, почему эта идея овладевает людьми, заставляет их создавать и разрушать государства, преследовать и убивать людей другой нации. Нужно показать историческое развитие национального вопроса и способов его осмысления людьми.

Существует два основных подхода к теории нации: примордиальный, чьи приверженцы полагают нацию естественной языковой и политической общностью, и конструктивистский, основная мысль которого в том, что национальное единство не является естественным, это определенное социальное отношение, которое существовало не всегда и появилось под воздействием различных факторов.

Эта статья концентрируется в основном на взаимодействии марксистской мысли с конструктивистским подходом, поскольку примордиалистские теории этноса/нации, несмотря на их прагматическую популярность в государственных исторических мифах разных стран (особенно постсоветских) — это, скорее, уровень науки 19  — первой половины 20 веков. Нам более интересно реконструировать классическую марксистскую мысль и рассмотреть последствия, к которым она привела в советском контексте, а также то, что ей могут дать более современные теоретики национального вопроса.

Классиками марксистского осмысления национализма  были Фридрих Энгельс, австрийский социал-демократ Отто Бауэр, Владимир Ленин и Иосиф Сталин. Не имея возможности останавливаться здесь на работах всех этих деятелей, обратим внимание на сочинения Энгельса и Ленина.

Впервые национальный вопрос и национализм как политическое движение встали перед основателями марксизма в 1848 году, во время восстаний в Германии и Австрийской империи.

Фридрих Энгельс и Карл Маркс исходили из того, что нация рождается лишь в процессе буржуазной революции, когда исторический прогресс ломает прежние сословные, языковые и этнические перегородки, выковывая единый народ. Из этой мысли легко выводится известный тезис Энгельса об исторических и неисторических нациях [1] — первые рождены революцией и являются проводниками прогресса, вторые являются опорой реакции.

Для Энгельса историческая нация имела, прежде всего, политическое содержание и знаменовала собой буржуазную нацию. А нации неисторические в более поздних его работах [2] заменяются словом «национальность», обозначающим скорее лишенный политического содержания некоторый добуржуазный конгломерат европейских языковых групп. Так в 1848 году политическое содержание малым славянским национальностям Австрии придавали силы реакции, имперский аппарат и дворянство, противопоставляя их революционным венграм и немцам.

Наконец, в статье «Какое дело рабочему классу до Польши» Энгельс проводит важную мысль, что западноевропейский рабочий класс требует воссоздания польской государственности не потому, что польская нация ценна сама по себе, а потому, что она — неотъемлемая часть европейских революционных наций и ее освобождение подорвет реакционный царский режим в России. Для Энгельса, таким образом, нации были увязаны с революционным движением и историческим прогрессом.

В целом взгляды Энгельса соответствуют тому историческому периоду, в который он жил. Справедливо увязав формирование европейского национального ансамбля с развитием капитализма, он при этом переоценил зрелость последнего. Полагая, что европейский капитализм уже перерос себя и в повестке дня стоит его уничтожение, Энгельс связывал это будущее с четырьмя-пятью основными буржуазными нациями Европы. Сегодня, когда на планете существуют почти две сотни национальных государств, большая часть которых являются состоявшимися, видна историческая ограниченность Энгельса, посмеивавшегося, например, над возможностью появления финской или сербской наций.

Спустя полвека Владимир Ленин в национальном вопросе делал акцент на том, что пролетариат, как восходящий класс, не отрицает национальную культуру, однако берет из нее лишь демократические элементы и формирует из них интернациональную рабочую культуру.

Капитализм для Ленина выступает как мощная сила, преодолевающая всяческую «национальную узость» — создавая промышленность и втягивая крестьян в города, он приводит к тому, что из разных местных крестьянских диалектов и говоров складывается общий язык, непременный базис для любой развитой культуры.

Однако, рабочие не равнодушны к проблеме национальности. По польскому вопросу Ленин полемизирует с Розой Люксембург, полагавшей, что национальные особенности используются буржуазией для разобщения пролетариата, и поляки вместе с русским должны бороться одновременно против царя и капиталиста.

На такой аргумент Ленин возражал, что такая позиция социал-демократов противопоставляет их демократической повестке, которая не может игнорировать польскую проблему в угоду социалистической агитации.

Настоящий интернационализм возможен лишь в случае, когда рабочие будут доверять друг другу, что без свободного самоопределения невозможно. Это не исключало проблемы буржуазного национализма, которому Ленин как раз и противопоставлял интернационалистическую культуру:

«Принцип национальности исторически неизбежен в буржуазном обществе, и, считаясь с этим обществом, марксист вполне признает историческую законность национальных движений. Но, чтобы это признание не превратилось в апологию национализма, надо, чтобы оно ограничивалось строжайше только тем, что есть прогрессивного в этих движениях, — чтобы это признание не вело к затемнению пролетарского сознания буржуазной идеологией» [3].

Здесь — ключевая разница в интерпретациях Ленина и Энгельса. Последний полагал «принцип национальности» инструментальным изобретением реакции против революции, в то время как Ленин видел в национальном вопросе закономерную часть политической повестки любого буржуазного общества. И не усматривал ничего невозможного в том, чтобы любая этническая или языковая группа включилась в исторический процесс (который для него был связан с классовой борьбой) без ассимиляции более крупными национальностями.

Таким образом, для Ленина сама нация была неизбежной исторической реальностью – каждое общество в своём развитии должно пройти стадию образования нации и национального государства и через это подойти к строительству социализма. Грубо говоря, нация – непременное свойство классического капитализма конца 19 века, поэтому любое общество, не находящееся еще на этой стадии, будет вынуждено через нее пройти.

Что же делать, если какой-то «первобытный» этнос оказывается в составе более развитого, современного государства? Маркс в статье «Британское владычество в Индии» говорил о том, что капитализм в Индии играет прогрессивную роль, приобщая индийцев к достижениям современной цивилизации. Капитализм безжалостно перемалывает любой добуржуазный партикуляризм, но должно ли так же поступать государство пролетариата?

Роза Люксембург, Феликс Дзержинский и Юрий Пятаков были склонны ответить: «Да, должно», в то время как Ленин и Сталин исходили из более мягкой политики в отношении национальностей.

Советская национальная политика

Национальная политика советского правительства в 1920-х  годах, наследуя предшествующим дискуссиям и опыту Гражданской войны, исходила из нескольких базовых положений:

• Нация – исторически неизбежная стадия развития каждого общества.
• В советском государстве существует целый конгломерат сообществ, представляющих народности, национальности и нации. Такое многообразие терминов отражало идею стадиальности развития любого общества.
• Нация связана с национальной территорией.
• Те народы, которые не достигли стадии нации, должны ее достичь и советское государство должно принять в этом активное участие – создать им письменность, язык, образование, литературу.
• Позитивная дискриминация в отношении нерусских народов – всяческое способствование продвижению представителей таких народов.
• Русская культура – культура «великодержавного шовинизма», русские несут ответственность за угнетение других народов и теперь должны компенсировать это угнетение.

Реализацией этих принципов сразу после революции стала так называемая политика коренизации, т.е. создания целого ансамбля национальных территорий, от сельских советов до национальных республик [4]. Политика коренизации несла в себе целый ряд противоречий – прежде всего, как определить национальный состав области, прежде расчленённой произвольным административным порядком, как из сословий сформировать нацию [5]?

Фактически, началось квазинациональное дробление советской территории. Самое масштабное противоречие заключалось в том, что сам по себе Союз презентовался как государство наднациональное, высшая структура власти должна была выступать как представитель интересов всех советских трудящихся.

Москва была столицей не РСФСР, а всего Союза, русские были лишены своей национальной территории [6] и стали главными носителями «советской» национальной идентичности. Дискурс советского народа был наиболее силен в крупнейших городах СССР, где знание русского языка уже до революции было одним из важнейших каналов социальной мобильности. Политика коренизации парадоксальным образом закрепила такой статус русского языка на новом уровне – он остался языком центрального управления и продвижение в верхние эшелоны советской бюрократии по-прежнему оставалось возможным лишь при получении образования на языке Ленина [7].

Политика коренизации вступила в кризис к середине 1930-х годов. Возможными причинами можно считать кризисы, лежавшие не в области национального, а в сфере экономического – голод на Украине 1932 – 1933 гг. привел к наступлению на кадры «национальных коммунистов» и постепенному свертыванию этой политики. Национальные культуры, языки и письменность стала восприниматься как проводник буржуазного национализма.

Свертывание такого варианта политики привело к идеологической трансформации и возвращению к державному патриотизму, роли русского народа как объединяющего советское государство, выстраиванию нарратива единой истории от Московского княжества к СССР [8].

Этот всплеск великорусского патриотизма во время Второй мировой войны привел к усилению националистической пропаганды, акцентировавшей внимание на борьбе с фашизмом не только как враждебной коммунизму идеологией, но и на борьбе с немецким народом, выразившейся в лозунгах вроде «Немцем меньше – победа ближе».

Послевоенная ситуация характеризуются дальнейшим подъемом патриотизма и шовинизма. Важный маркер допустимого градуса возвеличивания русского народа — это «Ленинградское дело», когда ряд руководителей партии в городе были обвинены в намерении создать «Русскую коммунистическую партию».

Репрессии против космополитов знаменовали другую грань национальной политики. Смерть Сталина и приход к власти Никиты Хрущева означал новый поворот – снижение градуса шовинизма и усиление национального элемента в республиках.

Брежневская система власти может быть охарактеризована как корпоративистский консенсус или система «коллективного руководства», в котором руководителям компартий национальных территорий была отдана власть над вверенной территорией при условии полной лояльности ЦК.

Нерешенные национальные проблемы, вроде статуса Абхазии и последствий депортаций кавказских народов было отложены – пока экономика оставалась стабильной благодаря высоким ценам на нефть, обеспечивавшим возможность поддержания относительно комфортного уровня жизни. В то же время, различные националистические диссиденты, появившиеся как раз в брежневскую эпоху, пока что представляли собой маргинальную силу.

Перестройка стала коллапсом национальной политики советского государства. Как только партия отпустила вожжи контроля над обществом, и образовались пустоты в публичном пространстве, их стали заполнять различные силы, имевшие идеологический окрас от троцкистского до монархического. По окраинам Союза начались «националистические мобилизации» [9] (застрельщиками здесь выступили прибалтийские республики), вспыхнул конфликт по поводу Нагорного Карабаха. Партия отдавала один участок власти за другим, и чем больше она отступала, тем больше ее позиции захватывали националисты. Апогеем этих событий стала национальная мобилизация в самом центре – появление Российской компартии внутри КПСС и избрание Бориса Ельцина на пост президента России. Обрушение центра лишь ускорило распад СССР, завершившийся Беловежским соглашением.

Важно, что СССР развалился по большей части по границам своих национальных республик. Политика, преследовавшая цель строительства единого советского народа, парадоксальным образом привела к созданию целого ряда национальных территорий, которые обрели свою конечную политическую форму в качестве независимых постсоветских государств.

Обратимся к современным конструктивистским теориям нации для того, чтобы проинтерпретировать советский опыт, поскольку чисто советская рефлексия национального явно оказалась неадекватной для социалистических задач и привела к неожиданным последствиям.

Конструктивистские теории нации

Социальный конструктивизм как исследовательский подход родился в 1960-70-е годах. Оригинальность его состоит, прежде всего, в отрицании «естественности» национальной общности. Нация есть плод более или менее сознательных и по историческим меркам — недавних усилий по ее конструированию. Можно обозначить ряд основных конструктивистских теоретиков нации: Бенедикт Андерсон [10], Эрнст Геллнер [11], Эрик Хобсбаум [12],Мирослав Грох [13].

Их точки зрения сходятся в интерпретации нации в качестве идеологического конструкта, а различия проявляются в видении причин формирования этого конструкта и форм его движения. Вплоть до того, что Эрнст Геллнер отрицает объективный характер современных наций и видит в них не более чем чистую идею, могущественный миф. Менее категоричен Бенедикт Андресон, который, наблюдая развитие современной Индонезии, пришел к выводу, что важнейшими факторами рождения нации являются появление общего языка и литературы и их распространение посредством книг. На выходе появляется нация как «воображаемое сообщество».

Андерсон напирает на то, что охватывающие обширные территории современные национальные государства в противовес сообществам деревни, где все знают друг друга, покоятся на принципах представляемого, воображаемого их гражданами единства.

Мирослав Грох на восточно-европейском материале продемонстрировал ключевую роль интеллигенции в формировании националистических движений, а затем, после образования соответствующих государств, и в формировании соответствующих наций. В Восточной Европе первой о себе в национальных терминах начинала говорить интеллигенция, в то время как до народных масс эта тенденция доходила в последнюю очередь.

Наконец, Эрик Хобсбаум [14], разбираясь с нацией и национализмом, сразу ставит этим явлениям жесткие временные рамки и ведет историю наций со времен Великой Французской революции и Американской войны за независимость, полагая эти народы первыми нациями в собственном смысле слова. Массовый же процесс рождения национальных государств он относит к середине – второй половине XIX века, когда одним из последствий революции 1848 года стало появления Германии как единого государства, а затем и Италии. По сути, Хобсбаум на более богатом материале подтвердил идеи Маркса и Энгельса о прямой связи между рождением нации, формированием буржуазного государства и утверждением капиталистических отношений.

Если выделить из этих концепций общее зерно, то им будет определяющее участие современного буржуазного государства в формировании нации.

Государство содержит свои массовые аппараты, — армию и школу — посредством которых в сознании миллионов появляется идея национального единства. А конкретные формы этой идеи разрабатываются национальной интеллигенцией, которая либо уже связана с государством, либо стремится основать свое государство.

Важно подчеркнуть, что речь идет не о государстве вообще, а о буржуазном государстве, т.е. системе политической организации общества, основанного на рыночном обмене. Со времен классической политической экономии существует мнение, что государство — это что-то противоположное рынку. В действительности же, как это продемонстрировал еще Карл Поланьи [15], без активной деятельности государства рынок просто не смог бы утвердиться в качестве основного отношения современных обществ.

Для того чтобы жители некой территории могли беспрепятственно представать в отношениях друг с другом как рыночные субъекты, продавцы и покупатели товаров (вплоть до рабочей силы), они должны были быть освобождены от сложных правовых форм добуржуазных эпох — особых сословных, этнических, территориальных прав. Они должны были стать принципиально равны друг другу перед учреждающей общий рынок нерыночной силой. И в ходе буржуазных революций люди стали таковыми.

Появилось современное всеобщее государство, а вместо системы сословий — формула «граждане государства». Политически все стали равны, и это равенство легло в основу нового экономического, рыночного неравенства. Но государство не может существовать как абстрактный сосуд власти и абстрактный представитель народа. Оно становится представителем буржуазной нации, под которой чаще всего понимаются все жители той или иной страны, определяющим признаком для которых исторически становился общий язык. А уже лояльность жителей новому государству обеспечивалась формированием национального «воображаемого сообщества» — в противовес другим государствам и нациям.

В этом смысле нация — это способ политического существования капитализма, двойник государства. Она не «естественна», но существует столь же объективно, как и капитализм.

Национальный вопрос на постсоветском
пространстве

Эта оптика дает возможность оценить советский опыт разрешения национального вопроса. Справедливое представление о связи буржуазных наций и государства сочеталось в СССР с представлением о нации как об обязательной эволюционной стадии развития общественного организма — сродни тем обязательным стадиям брака, который Энгельс описал в«Происхождении семьи, частной собственности и государства» (сегодня мы уже знаем, что все эти стадии не являются строго обязательными или необходимыми).

Буржуазные формы существования народов (национальное государство) представали перед советскими лидерами как нечто естественное. На выходе мы имели амбициозную попытку описать все крупные языковые общности страны и наделить их собственной политико-государственной формой — национальными округами и республиками (союзными республиками в самых важных случаях).

В теории этой политике соответствовал специфический вариант примордиализма, развиваемый советской этнографией [16]. Он сводил вариативность реальной истории проживавших на территории СССР различных сообществ к телеологии — княжества Киевской Руси были обречены стать централизованным русским государством, а сложные взаимоотношения множеств различных политических и социальных образований Средней Азии с неизбежностью вели к соответствующим советским республикам [17].

Хотя в СССР были уничтожены основания для самостоятельного развития связанных с рынком форм культуры и политики, но советское понимание национального вело к тому, что внутри общности «советского народа» одновременно административно существовали «социалистические нации» (самостоятельное значение этого термина в советской идеологии так и не было разработано).

Эти «нации» воспроизводились соответствующими культурными аппаратами союзных и национальных республик. Поэтому неудивительно, что в ходе распада Союза главный конфликт шел между центральным советским аппаратом (выраженным Коммунистической партией) и государственными аппаратами союзных республик. Одновременно на уровне идеологии противостояние шло между ценностями «советского народа» и различными национализмами. Так как СССР состоял из национальных государств с урезанным суверенитетом (переданным партии), то дезинтеграция Союза едва ли могла принять иные формы.

После крушения СССР пятнадцать независимых государств вместе с рыночными реформами закономерно стали строить собственные полноценные нации — уже не содержащие в себе определение «социалистические» и не вынужденные соизмерять свою национальную идентичность с общеисторическим проектом.

Так или иначе, все они столкнулись с тем, что прежняя идентичность «советского народа», характерная для наиболее лояльных союзному Центру социальных групп — квалифицированных рабочих, инженеров крупных предприятий, научно-технических работников — мешает выстраиванию полноценного национального нарратива, который должен представлять нацию как что-то самодостаточное. Отсюда где-то менее, где-то более откровенные «войны памяти» с советским опытом и советским наследием, сотрясающие общественное сознание постсоветских обществ уже 30 лет.

Более агрессивное конструирование постсоветскими государствами своей нации неизменно наталкивались на открытое политическое сопротивление. Исторически первой такой попыткой стала война в Приднестровье в 1992 году: попытка националистического Молдавского национального фронта провозгласить Молдавию моноэтничной страной с возможным последующим воссоединением с Румынией вынудила лояльное советским ценностям население правого берега Днестра организоваться.

Характерно, что организующим центром ПМР стал Совет трудовых коллективов Тирасполя, первоначально объединивший в себе представителей администрации и ИТР приднестровских крупных промышленных предприятий, работники которых были преимущественно русско- и украиноязычными [18].

Здесь всплывает еще один момент. Неясность национального статуса русских в СССР уже в наше время привела к любопытному удвоению термина: русские и русскоязычные. Последний отражает центральную роль русского языка в советском государстве — те, кто связывал свою судьбу с союзным центром, неизбежно должны были овладеть русскоязычной культурой. И именно эти люди после крушения СССР стали первой мишенью новых националистических политиков в своих государствах.

Националисты всех мастей в своих целях однозначно ассоциировали советских ИТР в Приднестровье или Прибалтике с Россией, в то время как реально эти люди, скорее, были осколками «советского народа», оставшегося без своего государства, и лишь в силу исторической инерции тянулись к РФ.

Наконец, эмпирически можно вывести прямую корреляцию между углублением рыночных реформ и распространением национализмов в постсоветских государствах. Обособление рыночных субъектов, распад прежде единой советской социальной ткани маскировался мнимым идеологическим национальным единством.

Закономерно дальше всего на этом пути продвинулись прибалтийские республики. Молдавский и грузинский националистические проекты, скорее, провалились в результате неудачных войн. Армянский и азербайджанский зафиксировались друг на друге из-за Нагорного Карабаха. В свете незаконченной войны на Донбассе судьба украинского до сих пор не ясна. Казахский выводит себя из культа личности Назарбаева. Примечателен белорусский пример: из ядра советских республик эта страна провела у себя наименее последовательные рыночные реформы, сохранила государственный сектор и избежала каскадной деиндустриализации — и все это сочетается с приверженностью режима Лукашенко квазисоветскому историческому нарративу, восходящему чуть ли не к брежневско-машеровским временам.

На этом фоне РФ пытается противоречиво строить собственную российскую буржуазную нацию, извлекать выгоду из положения страны-наследницы Союза, а также временами делать реверансы в сторону националистического проекта «русского мира».

Что нам делать с национальным вопросом в России

Основная проблема национального вопроса в РФ заключается в том, что ее политико-административная структура отчасти повторяет структуру СССР. С одной стороны, Россия — это национальное государство, которое пытается объединить своих жителей на основе политического гражданства, «российскости». С другой стороны, около четверти регионов России были выделены еще в советское время на основе принципа политического самоопределения основных этно-языковых групп страны. По большому счету, они выступают как урезанные национальные государства и производят свои нации через свои культурные аппараты. Тем не менее, в целом представители нерусских языковых групп сталкиваются в РФ с разными формами дискриминации.

По сути, в России сейчас реализована следующая модель: доминирующей языковой группой (этносом/национальностью) в РФ являются русские, кроме тех регионов, для которых специально указано обратное.

Эта схема означает неявные привилегии русских и русскоязычных на большей части территории страны и неявную обратную дискриминацию в национальных республиках. Это схема наследует советскому подходу и, во-первых, совершенно не учитывает фактор миграций, а, во-вторых, с исчезновением в паспортах графы национальности в рамках этой схемы стало совершенно невозможно точно определить, в отношении каких людей действуют еще советские правила прямой и обратной дискриминации, а в отношении каких нет.

Грубо говоря, что делает чеченца чеченцем? Если русский переедет жить в Чечню, выучит чеченский язык, то он не станет чеченцем и в его отношении по-прежнему будут работать нормы обратной дискриминации русских в национальных республиках. На практике получается, что чеченцем является тот, кто включен в местную систему квазитрадиционных патрон-клиентских связей. Это приводит к тому, что всякий выпадающий из этой системы современный городской человек перестает пользоваться национальными привилегиями. Ярче всего это проявляется в отношении переехавших в Москву представителей национальных республик. Если они теряют связь с малой родиной и не входят в диаспору (которая является ее продолжением в Москве и также пронизана квазитрадиционными отношениями), то через пару поколений они превращаются в русских/русскоязычных граждан без явной этнической идентичности.

Таким образом, существующая система национальных республик скорее консервирует в них отсталость, а наиболее прогрессивные элементы этих народов отвлекает на себя федеральная столица.

Задача социалистов здесь — отделить возможности самореализации в рамках родного языка и культуры и квазитрадиционные властные структуры, которые провоцируют отсталость и мешают гармоничному взаимодействию культур российских граждан.

Если напирать на этот еще советский «принцип национальностей», то, рассуждая абстрактно, можно представить Российскую Федерацию союзом двадцати наций со своими республиками-государствами. И тогда главный тезис русских националистов о том, что русским в России нужна своя республика, покажется справедливым.Тем не менее, очевидно, что реализация этого требования поставит нерусские национальности перед геттоизацией, а также с учетом общего веса русских в РФ поставит их в еще более неравное положение.

Задача социалистов — разделить вопросы этнической культуры и языка и политический вопрос о власти. Последний вопрос мы собираемся решать на классовых основаниях в пользу рационального экономического планирования, которое будет осуществляться поверх языковых и культурных групп. Тактически наша задача обезопасить себя со стороны всех возможных национализмов, перехватив часть их программы. И, таким образом, изолировать народные массы от националистов всех мастей.

Поэтому мы полагаем, что надо уходить от принципа «РФ=20 наций-национальностей» в пользу «РФ=90 равнозначных частей федерации (областей-республик).

Население части из этих регионов будет преимущественно русскоязычным, части — других языковых групп. При этом каждая языковая группа должна иметь право на образование и культуру на своих языках.

Возможно, стоит зафиксировать существующие в РФ двадцать национальностей в качестве государствообразующих, и в целом создать возможность государственного делопроизводства на их языках в любом регионе (сделать не один, а 20 государственных языков — подобно тому, как в Швейцарии четыре государственных языка), а также на любом языке при условии наличия соответствующего запроса от организованной группы.

Конечно, это несколько увеличит государственные расходы, потребует большого штата переводчиков, а также вынудит перестроить школьное образование с чисто русскоязычного на полиязыковое, но, даже опуская этические аспекты, эти расходы меркнут по сравнению с расходами на очередную сепаратистскую войну, которая будет вспыхивать в России всякий раз, когда ослабнет централизаторская власть Москвы.

Наконец, будущее социалистического политического проекта мы видим не в жестких национальных границах, а в различных интернациональных и постнациональных объединениях и ассоциациях.

Социалистическая Россия должна будет инициировать или усилить интеграционные процессы на постсоветском и европейском пространствах.

Мы с оптимизмом смотрим на возможность присоединения социалистической России к структурам Европейского Союза и прочим интеграционным структурам — при условии, что такое присоединение не будет означать наше подчинение международному империализму и логике накопления капитала.

Мы поддерживаем предложения европейских левых партий и политиков по дебюрократизации ЕС и превращению его из нынешнего верхушечного союза государств в единую «политическую нацию» [19]. Возможно, такой сценарий — лучший на сегодняшний день путь к мировой республике Советов, о которой мечтали в нашей стране еще сто лет назад.

---

1. Энгельс Ф. Борьба в Венгрии // К. Маркс и Ф. Энгельс. Соб. соч. Т. 6. С. 178 – 179.

2. Энгельс Ф. Демократический панславизм // Там же.

3.Ленин В. И. Критические заметки по национальному вопросу// В. И. Ленин. ПСС. Т. 24. С. 113 – 150.

4. Мартин Т. Империя «положительной деятельности». Нации и национализм в СССР, 1923 – 1938. М., 2011.

5. Там же. С 47 – 104.

6. Слёзкин Ю. СССР как коммунальная квартира, или каким образом социалистическое государство поощряло этническую обособленность// Дэвид-Фокс М. Американская русистика. Вехи историографии последних лет. Советский период. Самара, 2001, с. 329 – 374.

7. Маяковский выразил эту мысль по другому поводу поэтическим языком: «Я бы русский выучил только за то, что на нем разговаривал Ленин». Русский язык можно трактовать и как язык революционной культуры.

8. Бранденберг Д. Национал-большевизм: Сталинская массовая культура и формирование национального самосознания, 1931 – 1956. СПб, 2009.

9. Bessinger M. Nationalist mobilization and the Collapse of the Soviet state. Cambridge University Press, 2004.

10. Гелнер Э. Нации и национализм. М., 1991.

11. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. М., 2001.

12. Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780. СПб., 1998

13. Грох М. От национальных движений к полностью сформировавшейся нации: процесс строительства наций в Европе / Нации и национализм. М., 2002.

14. Поланьи К. Великая трансформация. Политическая и экономические истоки нашего времени. СПб., 2002.

15. Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. М., 1983.

16. Абашин С.Н. Национализмы в Средней Азии. М., 2007.

17. Бершин Е.Л. Дикое поле. Приднестровский разлом // Дружба народов. 2002. №9-10.

18. См., например, «Манифест демократизации Европы», написанный Яннисом Варуфакисом и Среко Хорватом.