Патриотизм, сова и глобус

На сайте Colta.ru вышла статья Олега Журавлева и Кирилла Медведева Новый патриотизм — новая оппозиция? Наблюдения слева, являющаяся послесловием к еще не изданной книге Карин Клеман. Дмитрий Ковалев критикует изложенную в ней концепцию «прогрессивного патриотизма».

«Новый» патриотизм якобы является антиподом патриотизма, насаждаемого государством и красно-коричневой публикой. Предлагается и название такому явлению — «социально-критический патриотизм».

Обратимся сначала к истории этой терминологии (чего не сделали авторы статьи), а затем попытаемся понять, в чем суть проекта, нужен ли он левым и РСД в частности.

Что такое патриотизм?

Существуют два основных понимания патриотизма. Первое, бытовое и романтическое — любовь к своей земле, народу, большой или малой родине и так далее. Второе — идеология построения и защиты собственного государства, то есть национализм. Ставить знак равенства между «гражданским» национализмом и патриотизмом — совершенно разумно, если посмотреть на историческое развитие этих явлений.

Марксистская литература изобилует анализом прогрессивных форм патриотизма на этапе построения национальных государств на заре развития капитализма. Нет нужды вдаваться в подробности.

Нет нужды и напоминать о разногласиях в левом лагере в XX веке по поводу прогрессивности или реакционности патриотизма в колониальных революциях [2], [3].

Ясно одно — любой серьезный марксист понимает, что патриотизм касается защиты интересов государства. Это государство может быть прогрессивным или реакционным, но патриотизм, очевидно, всегда трактуется именно как государственный патриотизм.

“Социально-критический патриотизм”

Оппоненты, вероятно, скажут, что они вкладывают в термин «патриотизм» как раз первое, романтическое значение. Они говорят нам о любви к малой родине (ограниченной, как увидим позже, парком или маленьким районом), к окружающим людям и так далее.

Эта точка зрения наивна. Марксисты давным-давно убедительно доказали, что все концепции «любви к родине» восходят к государственному патриотизму (будь он реакционным или нет), к защите интересов государства.

Как именно авторы предлагают нам любить родину? Они предлагают термин «социально-критический патриотизм».

«В своей замечательной книге Карин Клеман пишет: «Социально-критический патриотизм мог бы стать основой для возобновления левого движения, однако пока этого не происходит, в том числе — поскольку нет той политической силы, которая могла бы собрать и артикулировать разбросанные там и здесь в обыденном сознании куски левой идеологии».

Больше мы ничего не услышим о том, что такое социально-критический патриотизм, и чем он отличается от «асоциально-лояльного». Остается ждать выхода книги Карин Клеман в следующем году.

Скорее всего, термин восходит к американскому “critical patriotism” [4]. Приведенная американская статья хороша тем, что показывает: основной посыл термина “критический патриотизм” еще с 1930-х заключался в формуле: «критический патриотизм = любовь к стране + мораль + законность». Наивнее некуда.

Понятно, что, работая по законам данной страны, в рамках морали, заданной правящем классом, ни о какой критике речи быть не может, и все это — не более чем переливание из пустого в порожнее.

Рост патриотизма?

Но авторы все-таки из России, и попытались радикализировать этот дискурс:

«Мы считаем, что сегодня в России — да и во всем мире — рост патриотических настроений неизбежен. Поэтому левым, демократическим, силам неизбежно придется формировать свои, прогрессивные, версии патриотизма и отстаивать их в борьбе с патриотизмом правым — государственническим, националистическим, традиционалистским».

Казалось бы, есть проверенная, классическая схема: противопоставляем росту патриотизма интернационализм, как это делали революционеры со времен Парижской коммуны и Октября. Но не все так просто, ведь “космополитизм дискредитирован”:

«Рост патриотического настроения и вдохновленного им правого и левого популизма, который мы сегодня наблюдаем в разных странах, — это, прежде всего, ответ на исчерпанность или как минимум дискредитированность двух традиционных космополитических, интернационалистских дискурсов: либерального и ортодоксально-марксистского.

В России особенно важен фактор дискредитации космополитических идеологий: марксизм был отождествлен с провалом советского проекта, а либерализм ассоциируется с неолиберальными реформами, повергшими в 1990-х большинство простых людей в бедность и отчаяние. В этих идеологических условиях новый патриотизм становится популярным и привлекательным».

Итак, по мнению авторов, людей больше не интересует левый или правый глобализм. А что их интересует?

«Поэтому все больше людей сегодня становятся отзывчивыми к патриотизму, который способен сплотить их не только на основе идей, но и вокруг конкретных материальных объектов и повседневных практик.

Защита долины от строительства моста через нее в Южной Италии или защита уникальной «небесной линии» Санкт-Петербурга, которой угрожает строительство «башни “Газпрома”», — примеры мобилизующего постидеологического патриотизма. Другими словами, в условиях кризиса идеологии как таковой патриотизм предлагает новые формы политической достоверности — люди откликаются на «конкретику», а не «политику»: вырубка парка, являющегося неотъемлемой частью малой родины, — это вторжение в близкое пространство, и необходимость противостоять ему очевидна и не нуждается в дополнительных идеологических обоснованиях».

Возможно, политическая жизнь проходит мимо меня, но я что-то не вижу огромных масс патриотов, защищающих парки и облик города.

Однако невозможно не заметить массовых протестов, которые идут с 2012 года: Болотную, массовые митинги Навального, протесты против пенсионной реформы, по поводу выборов в Мосгордуму. Неужели авторы упустили даже усталость населения от вымученного постмайданного крымнашизма и патриотизма?

Медведев и Журавлев не видят колоссальной политизации молодежи, не видят кружковое и виртуальное левое движение. И это кружковое движение отнюдь не собирается вокруг патриотической повестки.

Прогрессивные левые критикуют кружковцев за детское восприятие классовой борьбы, антидемократизм и неприятие прогрессивных повесток из-за так называемой «болезни левизны». Но это не патриотическое движение. Наоборот, оно глубоко интернационально.

В городской протестной среде не так мало людей. Но разве можно сказать, что их объединяет патриотизм? Их объединяет общая проблема, на которую, кстати, у всех особенный взгляд. После локальной победы или поражения эти люди разойдутся по своим делам: в партии, кружки, штабы Навального или по домам.

Оттого, что проблема касается общего клочка земли, сам протест не становится патриотическим. Кирилл и Олег, видимо, просто решили, что раз протест не глобальный, а локальный, значит, налицо кризис глобальной идеологии.

Авторы не только попытались «натянуть» городской активизм на патриотизм, но даже натянули Навального на глобус критического патриотизма:

«Поданные как «говорящие сами за себя» вещи — зарплатный «счетчик» на экране передачи Навального, точно показывающий баснословное богатство Сечина, видеосъемки вилл и дач с дворцами и шубохранилищами, «объективные» факты, документы и цифры — лучше любого воззвания доказывают ложный, мнимый патриотизм правящей элиты.

Таким образом, экономический рост привел к «перехвату» патриотической идеи оппозицией. Патриотизм стал одним из дискурсов протеста».

Да, Навальный значительно полевел. Он действительно занимается левым, социальным популизмом. Но при чем тут патриотизм? Зачем называть обычные социальные лозунги патриотическими?

Еще одну ошибку делают авторы, когда пытаются назвать патриотизмом «любовь к России» у таких известных личностей как Юрий Дудь или Монеточка. Причину их успеха авторы видят в том, что они показывают свою «любовь к явлениям российской жизни», и это противостоит «либеральном космополитизму».

Действительно, люди устали от либерального дискурса 90-х о том, как хорошо жить за границей. Народ понял, что в других странах не так хорошо, как казалось из-за железного занавеса. Но можно ли связать эти чувства с патриотизмом?

Восхищение хорошей музыкой, произведениями искусства или интересными событиями само по себе не имеет с патриотизмом ничего общего. Да, публичное политическое пространство стало более развлекательным и позитивным, но зачем всё это записывать в “социально-критический патриотизм”.

Создается впечатление, что авторы пытаются превратить понятие патриотизма, которое уже давно стало очень реакционным, в нечто «за все хорошее против всего плохого», что как-то касается парков, лесов, городов или России.

“Рост патриотизма” выдуман авторами, объективно его нет. Косвенно это можно наблюдать по конвульсиям Зюганова и Удальцова с их идеей «широкого фронта» левых и патриотов. У них не получается мобилизовать ни тех, ни других. Популярность КПРФ обеспечена лишь тем, что из всех крупных партий она представляет собой хоть какую-то пародию на оппозицию.

Разобщенность пролетариата

Авторы попытались подвести под свой тезис аргументы на основе анализа “базиса”:

«В марксовом понимании интернационализм пролетариата должен органически вытекать, во-первых, из общности условий существования (индустриальное производство), во-вторых, из единства подчиненного положения в этих условиях. Сегодня мы имеем кардинально другую ситуацию. Наемные работники, составляя подавляющую часть общества, занимают в нем самые разнообразные позиции, крайне расслоены, и ни о какой общности как предпосылке для интернационалистской идеологии речь, увы, не идет».

Ложный тезис. Разобщенность пролетариата существовала, увы, всегда. В XIX веке она была скорее между рабочими разной национальности — и все равно интернациональные лозунги были популярны на всем земном шаре. Сегодня существует, скорее, разобщенность между рабочими внутри одной страны. Это не отрицают и авторы. Но тогда вывод должен быть диаметрально противоположным: идеология патриотизма становится все менее актуальной для левых, а идея интернационального единства угнетенных должна максимально популяризироваться.

Колоссальное развитие информационных технологий и глобализация производства, культуры, языка ставит интернациональное общение на совершенно новый качественный уровень.

Конечно, прогрессу сопутствует реакция, общество поляризуется, по всему миру на первый план выходят радикальные глобализаторы и антиглобализаторы: в Германии (AfD vs Die Linke), Англии (поляризация общества по вопросу Брекзита), США (Трамп vs Сандерс) и Латинской Америке.

Однако авторы статьи, по сути, предлагают потакать реакции, пытаться переманивать ее электорат, заигрывать с реакционно настроенным массами, а не твердо стоять на своих позициях, когда это так важно. Вместо борьбы с реакцией они предлагают, не побоюсь этого слова, оппортунизм. В российских реалиях это порой означает быть даже правее Навального или тех же аполитичных городских активистов.

Что делать?

Все эти спекуляции термином “патриотизм” были бы просто безобидным передергиванием, если бы на их основании и на основании абсолютного непонимания глобальных политических и экономических процессов не строились долгосрочные стратегические планы.

«На наш взгляд, прогрессивный патриотизм должен сегодня стать оружием левых в их борьбе за гегемонию. В то же время политический смысл и идеологическое содержание патриотизма сегодня — ставка в борьбе, которая ведется на разных участках российского общества. Поэтому участники левого движения — активисты, интеллектуалы, политики, на наш взгляд, должны сегодня отстаивать прогрессивно-патриотическую повестку в рамках конкретных политических движений, идеологических дискуссий, гражданских практик».

В этом отрывке (как, впрочем, и во всем тексте) словосочетание «прогрессивный патриотизм» можно заменить любым словом. Читатель от этого ничего не потеряет и не приобретет.

Далее по тексту конкретики не прибавляется, зато появляются какие-то составные термины, не несущие никакой смысловой наргузки:

«Такой основой может и должен стать левый патриотизм, принимающий советский проект в целом, опирающийся на его основные символические вехи (Октябрьская революция, победа в ВОВ, полет Гагарина в космос) как на достижения народа и народов, но не затушевывающий и обратную сторону — репрессии, депортации, подавление прав и свобод, цензуру и т.п. В целом проект нового патриотизма — антиимперский, апеллирующий к традициям самоорганизации и низовой демократии, но при этом не антиэтатистский априори, в отличие от анархо-либеральных, а также либертарианских аналогов.


Новый левый патриотизм, опирающийся как на лучшие стороны советского интернационалистского наследия, так и в целом на смешение и сосуществование народов как структурный фактор развития России, — наиболее реальная возможность создать инклюзивную гражданскую нацию, включив в нее и мигрантов из стран Центральной Азии».

В итоге, практические выводы из теории “социально-критического патриотизма” очень скудны: нам предлагают “правильную” политику памяти и общие “разговоры в пользу бедных”, точнее, в пользу мигрантов. Никаких конструктивных выводов нет.

В начале статьи авторы торжественно свергли ортодоксальный марксизм, интернационализм и, главное, классовый анализ. И предложили свою концепцию социальной критики. Теперь же стало очевидно, что эта концепция не имеет ни аналитического, ни практического потенциала, а классовый подход позволяет объяснить явления и подсказать пути борьбы, тем более в вопросах трудовой миграции, демократии и самоорганизации.

Авторы затронули также тему феминизма:

«Гендерная повестка также должна быть артикулирована в сегодняшней России не через дискредитированные и абстрактные концепты толерантности и «европейских ценностей», а через обращение к прогрессивной стороне национальной истории, связанной с раннесоветскими преобразованиями в гендерной сфере».

Это единственное, что выглядит как более-менее стратегический тезис, но, к сожалению, он тоже глубоко ошибочен. Во-первых, воспринять прогрессивность «советской гендерной повестки» готовы как раз те, кто сами являются сторонницами или сторонниками левого феминизма. А во-вторых, «советская гендерная повестка» завершилась новым сталинистским домостроем, и очень сложно показать неполитизированному человеку разницу между семейной политикой времен Гражданской войны и нэпа и сталинской реакцией.

Но, конечно, все это не имеет никакого отношения к патриотизму. Апеллировать к ранней советской семье могут левые по всему миру, а российские левые могут апеллировать к женской борьбе в Буркина-Фасо, Кубе, Испании, Латинской Америке и так далее.

Если авторы хотят говорить только о советском историческом опыте, то это, как минимум, странно и неэффективно. А забывать о современном росте популярности феминизма, и все большей заинтересованности феминисток в антикапитализме просто неправильно.

Заключение

Громко провозгласив “новую оппозицию” в начале статьи, авторы запутались в анализе собственного термина и не смогли сделать сколько-нибудь вразумительные выводы.

Медведев и Журавлев хотят привлечь аудиторию Дудя, Навального, городских активистов к левым, используя патриотические лозунги. Но они дважды ошиблись.

Во-первых, люди идут к ним не из-за патриотизма, а из-за левой повестки, которую, Навальный способен озвучивать громче других, пусть и в ограниченном виде.

Во-вторых, не надо питать иллюзии, что из-за использования одного красивого термина сразу появятся массы сторонников. Сторонники появляются благодаря кропотливой работе, финансовым и медийным ресурсам, соответствию запросам общества. И, конечно, больше сторонников будет у тех, кто может четко и вразумительно анализировать ситуацию и предлагать эффективные решения.

Попытки найти «хороший патриотизм» не только исторически бессмысленны, но и не имеют смысла в современной России, где люди все больше устают от патриотической пропаганды.

______________

[1] Кирилл Медведев. Олег Журавлев. Новый патриотизм — новая оппозиция? Наблюдения слева

[2]. Тед Грант. Теория колониальной революции.

[3]. Мао Цзэдун. Маленькая красная книжица. Глава XVIII. Патриотизм и интернационализм.

[4]. Merry, Michael. Can Patriotism Be Critical? 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *