«Контратака». 75 лет назад началось восстание в Варшавском гетто

Переводчик, активист РСД Кирилл Медведев рассказывает о двух участниках восстания — поэте Владиславе Шленгеле и активисте Мареке Эдельмане.

Восстание в гетто вспыхнуло 19 апреля 1943 года.  Несколько сотен бойцов, вооруженных пистолетами, ручными гранатами, самодельными коктейлями Молотова и одним-двумя пулемётами, почти месяц отбивали и контролировали гетто до его окончательного уничтожения силами SS и Вермахта.

Основных руководителей и бойцов этого восстания дали еврейские социалистические организации – Бунд (Еврейская рабочая партия, выступавшая за борьбу за социализм вместе с европейским рабочим движением, но с сохранением еврейской автономии внутри него) и По‘алей Цион, левые сионисты. После войны большинство выживших героев восстания эмигрировали в Израиль, но были и исключения: бундовец Марек Эдельман, один из руководителей восстания, критически, как и его товарищи по партии, относившийся к сионистскому проекту, решил остаться на родине, рядом с могилами товарищей, в надежде на построение социализма в Польше после войны.

Эксцессы советского социализма в Польше (в первую очередь, государственный антисемитизм) разумеется, сильно разочаровали его и казалось бы, подтвердили правоту сионистов. Однако в решении Эдельмана, ставшего в итоге крупным польским хирургом, активистом профсоюза «Солидарность» и «Комитета защиты рабочих», безусловно, была и остаётся особая, очень важная человеческая и политическая правота. Написав сразу после войны документальный текст «Гетто в огне», он замолкает на 30 лет, решив не участвовать в мифологизации восстания и в политической борьбе за его наследие. Прервав молчание в середине 70-х, Эдельман сразу оказывается в центре этической дискуссии о восстании, связанной с его классовым аспектом – в частности, с проведением повстанцами экспроприаций богатых жителей гетто на нужды восстания и казнями в случае неповиновения.

Когда-то лидер восстания, бравший на себя ответственность за смерть товарищей, затем хирург, спасший множество жизней, Эдельман оказывается вынужден отвечать на этические претензии людей, мыслящих «по законам мирного времени». В 2002 году он пишет письмо палестинским боевым активистам, в котором призывает к мирному решению, обращаясь к ним не как к «террористам», а как бывший повстанец к повстанцам действующим. Письмо вызвало скандал в Израиле, Эдельман же лишний раз показал свою моральную и политическую, интернационалистскую правоту последнего представителя еврейского рабочего движения Европы. Гибель этого движения в огне варшавского и других гетто кажется сегодня одним из самых трагических итогов Второй мировой войны, который привел в том числе к тяжелейшим проблемам, порождаемым реализацией сионистского проекта на Ближнем Востоке.

Польскоязычный еврейский поэт Владислав Шленгель не принадлежал к каким-либо политическим течениям, однако, как и Эдельман, считал себя частью польской культуры, обожал родной город – Варшаву, жил в гетто с самого его основания. Он начинал как модный и остроумный сатирический поэт, читавший стихи в варшавских кафе не только для еврейской и польской богемы, но и для эсэсовцев, отдыхающих после службы. Более того, одно время Шленгель служил в коллаборационистской еврейской полиции, ненавидимой жителями гетто. Постепенно его поэзия наполняется основными настроениями жителей гетто того времени – ощущением равнодушия со стороны поляков, а также других народов Европы и мира (в том числе евреев в благополучных странах), чувством богооставленности.

О степени участия/неучастия поляков в спасении польских евреев (и даже о том, насколько нацисты опирались в своей политике на предполагаемый польский антисемитизм) существуют самые разные мнения и статистические данные. Марек Эдельман, например, считал, что нет никаких оснований прививать полякам чувство вины за катастрофу  еврейской диаспоры. Точно можно сказать одно: сопоставляя себя с поляками, храбро воевавшими с нацизмом, евреи хотели «быть не хуже» – и это стало одним из главных моральных импульсов восстания и одной из главных тем поэзии Шленгеля в тот период. Окончательный перелом и политическое прозрение наступают после депортаций июля-сентября 1942 года, когда из гетто было вывезено и умерщвлено около 265000 евреев.

Шленгель начинает ощущать себя, с одной стороны, глашатаем вооружённого сопротивления, с другой стороны, его хроникёром. В январе 1943 он пишет своё самое известное стихотворение, «Контратака», которое распространяется по гетто на сотнях листовок, вдохновляя восставших, призывая на борьбу. Надо ли говорить, насколько важной такая поэзия (заодно с подпольными газетами и листовками ЖОБ – Еврейской боевой организации) была для жителей гетто, многие из которых уже погрузились к тому времени в полуживотную апатию, другие до конца верили фашистской пропаганде о «прекрасных условиях для еврейских работников в трудлагерях», третьи уповали на божественное вмешательство.

Божественного вмешательства не произошло, практически все жители и восставшие погибли в муках, непокоренное гетто фашисты сожгли дотла. Бойцы еврейского сопротивления не только спасли, как и надеялись, честь еврейской диаспоры, но и доказали, что способность к сопротивлению, к бунту против несправедливости, каким бы обреченным он ни был, является родовым, универсальным свойством человека, позволяющим ему не впасть в животное убожество (когда обстоятельства неодолимо склоняют к этому), не уповать на мистическое спасение, а рассчитывать только на свои, человеческие силы – на личную волю, коллективную организацию, опыт предшественников и память потомков.

«…Лучше подчиниться какой бы то ни было государственной власти, чем «подрывать политический порядок». Крайние последствия такой доктрины доказали абсурдность классического тезиса консерваторов (включая Аристотеля и Гёте) – о том, что «беспорядок», вызванный бунтом против несправедливости, всегда ведет к еще большей несправедливости. Вряд ли возможна большая несправедливость, чем Освенцим. Перед лицом колоссальной несправедливости сопротивление и бунт – в том числе индивидуальные, но прежде всего коллективные – есть не только право, но и долг, который перевешивает какие-либо доводы разума. В этом – главный урок Холокоста», – писал Эрнест Мандель [1].

Владислав Шленгель погиб в апреле 1943, скрываясь вместе с другими жителями и бойцами гетто в бункере варшавского криминального авторитета Шимона Каца. Ещё один очевидец восстания, Леон Найберг, записал в своём дневнике: «Вчера вечером поэт ещё писал свои стихи, воспевая героизм бойцов и оплакивая судьбу евреев. Но больше я его не видел, потому что бункер был захвачен». 

 

Владислав Шленгель

Контратака

 

Спокойно брели к вагонам,

Как будто им все противно,

По-песьи смотрела охране в глаза

Скотина.

Красивые офицеры

Шипят, мол, нервы в порядке,

Но копошится стадо.

И лишь для разрядки

Хлыстом по мордасам

Надо!

Толпа на землю осела

Прежде, чем втечь в вагоны –

Падали слезы с кровью в песчаный грунт.

А «господа»

на трупы

от нечего делать бросали

картонные пачки

«Warun sind Juno rund».

Потом, в усыпленном Штиммунгом городе

Они, как гиены, в рассветный туман слегли,

А загнанный скот проснулся

И обнажил клыки…

На улице Милой раздался хлопок.

Жандарм, стоявший на карауле,

Сперва понять ничего не мог:

Пощупал руку с дырой от пули.

Не верил:

Здесь что-то не так.

Все ведь шло так гладко и просто –

Из добрых чувств, по протекции

Вернули сюда с Восточного фронта

(Вот были деньки прекрасные!)

Побыл в Варшаве…

Скотину гонял на транспорте…

Был призван к мытью хлевов…

И вдруг…

На улице Милой – КРОВЬ…

Жандарм от ворот отпрянул,

Крича: «Меня подстрелили!»

Но тут залаяли браунинги

На Низкой,

Дикой,

Павлиньей.

На стертых ступенях

Где старую мать

Возили за патлы,

Эсесовец Хандке

Странно пузатый,

Как будто смерть застряла в кишках,

Как будто костью стал в горле бунт

Кровавой слюной нахаркал

В картонную пачку –

«Juno sind rund» [2].

В пыли золотые погоны,

Все вывернуто, измято,

Солдат в голубой униформе

Лежит на грязных ступенях

Еврейской Павлиньей улицы,

Не видя, как

У Шульца и Тоббенса

Пули в веселой пляске резвятся:

БУНТ МЯСА!

БУНТ МЯСА!

БУНТ МЯСА!

Мясо швыряет гранаты из окон!

Мясо брызжет багровым пламенем!

Сопротивляется, хочет жить!

Эй! Славно пулю в глаз засадить!

ЭТО ФРОНТ МОИ ГОСПОДИНЧИКИ!

ЭТО ФРОНТ – ДЕЗЕРТИРЧИКИ!

ХЬЕР

ТРИНК МАН МЕР КЕЙН БЬЕР,

ХЬЕР

ХЬЕР ХАТ МАН МЕР КЕЙН МУТ

БЛУТ,

БЛУТ,

БЛУТ [3] .

Скидывайте кожаные гладкие перчатки.

Прочь хлысты – надевайте каски.

Утром будет коммюнике:

«Захватили кварталы Тоббенса»

БУНТ МЯСА!

БУНТ МЯСА!

ХОР МЯСА!

 

Слышишь, немецкий Боже:

евреи молятся в «диких» своих домах,

в руках сжимая камни и жерди.

Дай нам, Господь, кровавую битву,

одари нас жестокой смертью.

Пусть наши глаза при жизни не видят

Уходящие вдаль составы.

Но дай нашим дланям, Господь, забрызгать

Их мундиры пеной кровавой.

И покуда стон не сдавил нам глотки,

Дай разглядеть – в их гордых руках,

В их лапах, крепко хлысты сжимавших,

Наш простой, человечий страх.

Распускаясь кровавым цветом

С Низкой, с Милой и Мурановской

Наши ружья сыплют огнем.

Это наша весна! Наша контратака!

Запах битвы глубже вдохнем!

Партизанские наши леса –

Подворотни Дикой, Островской.

На груди номерки висят

Как медали войны еврейской.

И четыре багровых буквы

пышут, давят тараном: БУНТ

…………….………………..

……………………………..

А на брусчатке, в грязи и в крови,

Валяется пачка –

«Juno sind rund».

 

  1. Эрнест Мандель. «О материальных, социальных и идеологических предпосылках нацистского геноцида». http://www.redflora.org/2012/05/blog-post_9976.html
  2. «Почему «Юно» круглые?» – реклама сигарет
  3. Пива больше не пьют/здесь/Да и смелость прошла -/кровь (нем.)

Перевод и предисловие Кирилла Медведева

Впервые опубликовано в антифашистском альманахе «Острая необходимость борьбы» под ред. Николая Олейникова (2010).

Другие стихи Шленгеля http://archives.colta.ru/docs/20460

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *