Переводчик, активист РСД Кирилл Медведев рассказывает о двух участниках восстания — поэте Владиславе Шленгеле и активисте Мареке Эдельмане.
Восстание в гетто вспыхнуло 19 апреля 1943 года. Несколько сотен бойцов, вооруженных пистолетами, ручными гранатами, самодельными коктейлями Молотова и одним-двумя пулемётами, почти месяц отбивали и контролировали гетто до его окончательного уничтожения силами SS и Вермахта.
Основных руководителей и бойцов этого восстания дали еврейские социалистические организации – Бунд (Еврейская рабочая партия, выступавшая за борьбу за социализм вместе с европейским рабочим движением, но с сохранением еврейской автономии внутри него) и По‘алей Цион, левые сионисты. После войны большинство выживших героев восстания эмигрировали в Израиль, но были и исключения: бундовец Марек Эдельман, один из руководителей восстания, критически, как и его товарищи по партии, относившийся к сионистскому проекту, решил остаться на родине, рядом с могилами товарищей, в надежде на построение социализма в Польше после войны.
Эксцессы советского социализма в Польше (в первую очередь, государственный антисемитизм) разумеется, сильно разочаровали его и казалось бы, подтвердили правоту сионистов. Однако в решении Эдельмана, ставшего в итоге крупным польским хирургом, активистом профсоюза «Солидарность» и «Комитета защиты рабочих», безусловно, была и остаётся особая, очень важная человеческая и политическая правота. Написав сразу после войны документальный текст «Гетто в огне», он замолкает на 30 лет, решив не участвовать в мифологизации восстания и в политической борьбе за его наследие. Прервав молчание в середине 70-х, Эдельман сразу оказывается в центре этической дискуссии о восстании, связанной с его классовым аспектом – в частности, с проведением повстанцами экспроприаций богатых жителей гетто на нужды восстания и казнями в случае неповиновения.
Когда-то лидер восстания, бравший на себя ответственность за смерть товарищей, затем хирург, спасший множество жизней, Эдельман оказывается вынужден отвечать на этические претензии людей, мыслящих «по законам мирного времени». В 2002 году он пишет письмо палестинским боевым активистам, в котором призывает к мирному решению, обращаясь к ним не как к «террористам», а как бывший повстанец к повстанцам действующим. Письмо вызвало скандал в Израиле, Эдельман же лишний раз показал свою моральную и политическую, интернационалистскую правоту последнего представителя еврейского рабочего движения Европы. Гибель этого движения в огне варшавского и других гетто кажется сегодня одним из самых трагических итогов Второй мировой войны, который привел в том числе к тяжелейшим проблемам, порождаемым реализацией сионистского проекта на Ближнем Востоке.
Польскоязычный еврейский поэт Владислав Шленгель не принадлежал к каким-либо политическим течениям, однако, как и Эдельман, считал себя частью польской культуры, обожал родной город – Варшаву, жил в гетто с самого его основания. Он начинал как модный и остроумный сатирический поэт, читавший стихи в варшавских кафе не только для еврейской и польской богемы, но и для эсэсовцев, отдыхающих после службы. Более того, одно время Шленгель служил в коллаборационистской еврейской полиции, ненавидимой жителями гетто. Постепенно его поэзия наполняется основными настроениями жителей гетто того времени – ощущением равнодушия со стороны поляков, а также других народов Европы и мира (в том числе евреев в благополучных странах), чувством богооставленности.
О степени участия/неучастия поляков в спасении польских евреев (и даже о том, насколько нацисты опирались в своей политике на предполагаемый польский антисемитизм) существуют самые разные мнения и статистические данные. Марек Эдельман, например, считал, что нет никаких оснований прививать полякам чувство вины за катастрофу еврейской диаспоры. Точно можно сказать одно: сопоставляя себя с поляками, храбро воевавшими с нацизмом, евреи хотели «быть не хуже» – и это стало одним из главных моральных импульсов восстания и одной из главных тем поэзии Шленгеля в тот период. Окончательный перелом и политическое прозрение наступают после депортаций июля-сентября 1942 года, когда из гетто было вывезено и умерщвлено около 265000 евреев.
Шленгель начинает ощущать себя, с одной стороны, глашатаем вооружённого сопротивления, с другой стороны, его хроникёром. В январе 1943 он пишет своё самое известное стихотворение, «Контратака», которое распространяется по гетто на сотнях листовок, вдохновляя восставших, призывая на борьбу. Надо ли говорить, насколько важной такая поэзия (заодно с подпольными газетами и листовками ЖОБ – Еврейской боевой организации) была для жителей гетто, многие из которых уже погрузились к тому времени в полуживотную апатию, другие до конца верили фашистской пропаганде о «прекрасных условиях для еврейских работников в трудлагерях», третьи уповали на божественное вмешательство.
Божественного вмешательства не произошло, практически все жители и восставшие погибли в муках, непокоренное гетто фашисты сожгли дотла. Бойцы еврейского сопротивления не только спасли, как и надеялись, честь еврейской диаспоры, но и доказали, что способность к сопротивлению, к бунту против несправедливости, каким бы обреченным он ни был, является родовым, универсальным свойством человека, позволяющим ему не впасть в животное убожество (когда обстоятельства неодолимо склоняют к этому), не уповать на мистическое спасение, а рассчитывать только на свои, человеческие силы – на личную волю, коллективную организацию, опыт предшественников и память потомков.
«…Лучше подчиниться какой бы то ни было государственной власти, чем «подрывать политический порядок». Крайние последствия такой доктрины доказали абсурдность классического тезиса консерваторов (включая Аристотеля и Гёте) – о том, что «беспорядок», вызванный бунтом против несправедливости, всегда ведет к еще большей несправедливости. Вряд ли возможна большая несправедливость, чем Освенцим. Перед лицом колоссальной несправедливости сопротивление и бунт – в том числе индивидуальные, но прежде всего коллективные – есть не только право, но и долг, который перевешивает какие-либо доводы разума. В этом – главный урок Холокоста», – писал Эрнест Мандель [1].
Владислав Шленгель погиб в апреле 1943, скрываясь вместе с другими жителями и бойцами гетто в бункере варшавского криминального авторитета Шимона Каца. Ещё один очевидец восстания, Леон Найберг, записал в своём дневнике: «Вчера вечером поэт ещё писал свои стихи, воспевая героизм бойцов и оплакивая судьбу евреев. Но больше я его не видел, потому что бункер был захвачен».
Владислав Шленгель
Контратака
Спокойно брели к вагонам,
Как будто им все противно,
По-песьи смотрела охране в глаза
Скотина.
Красивые офицеры
Шипят, мол, нервы в порядке,
Но копошится стадо.
И лишь для разрядки
Хлыстом по мордасам
Надо!
Толпа на землю осела
Прежде, чем втечь в вагоны –
Падали слезы с кровью в песчаный грунт.
А «господа»
на трупы
от нечего делать бросали
картонные пачки
«Warun sind Juno rund».
Потом, в усыпленном Штиммунгом городе
Они, как гиены, в рассветный туман слегли,
А загнанный скот проснулся
И обнажил клыки…
На улице Милой раздался хлопок.
Жандарм, стоявший на карауле,
Сперва понять ничего не мог:
Пощупал руку с дырой от пули.
Не верил:
Здесь что-то не так.
Все ведь шло так гладко и просто –
Из добрых чувств, по протекции
Вернули сюда с Восточного фронта
(Вот были деньки прекрасные!)
Побыл в Варшаве…
Скотину гонял на транспорте…
Был призван к мытью хлевов…
И вдруг…
На улице Милой – КРОВЬ…
Жандарм от ворот отпрянул,
Крича: «Меня подстрелили!»
Но тут залаяли браунинги
На Низкой,
Дикой,
Павлиньей.
На стертых ступенях
Где старую мать
Возили за патлы,
Эсесовец Хандке
Странно пузатый,
Как будто смерть застряла в кишках,
Как будто костью стал в горле бунт
Кровавой слюной нахаркал
В картонную пачку –
«Juno sind rund» [2].
В пыли золотые погоны,
Все вывернуто, измято,
Солдат в голубой униформе
Лежит на грязных ступенях
Еврейской Павлиньей улицы,
Не видя, как
У Шульца и Тоббенса
Пули в веселой пляске резвятся:
БУНТ МЯСА!
БУНТ МЯСА!
БУНТ МЯСА!
Мясо швыряет гранаты из окон!
Мясо брызжет багровым пламенем!
Сопротивляется, хочет жить!
Эй! Славно пулю в глаз засадить!
ЭТО ФРОНТ МОИ ГОСПОДИНЧИКИ!
ЭТО ФРОНТ – ДЕЗЕРТИРЧИКИ!
ХЬЕР
ТРИНК МАН МЕР КЕЙН БЬЕР,
ХЬЕР
ХЬЕР ХАТ МАН МЕР КЕЙН МУТ
БЛУТ,
БЛУТ,
БЛУТ [3] .
Скидывайте кожаные гладкие перчатки.
Прочь хлысты – надевайте каски.
Утром будет коммюнике:
«Захватили кварталы Тоббенса»
БУНТ МЯСА!
БУНТ МЯСА!
ХОР МЯСА!
Слышишь, немецкий Боже:
евреи молятся в «диких» своих домах,
в руках сжимая камни и жерди.
Дай нам, Господь, кровавую битву,
одари нас жестокой смертью.
Пусть наши глаза при жизни не видят
Уходящие вдаль составы.
Но дай нашим дланям, Господь, забрызгать
Их мундиры пеной кровавой.
И покуда стон не сдавил нам глотки,
Дай разглядеть – в их гордых руках,
В их лапах, крепко хлысты сжимавших,
Наш простой, человечий страх.
Распускаясь кровавым цветом
С Низкой, с Милой и Мурановской
Наши ружья сыплют огнем.
Это наша весна! Наша контратака!
Запах битвы глубже вдохнем!
Партизанские наши леса –
Подворотни Дикой, Островской.
На груди номерки висят
Как медали войны еврейской.
И четыре багровых буквы
пышут, давят тараном: БУНТ
…………….………………..
……………………………..
А на брусчатке, в грязи и в крови,
Валяется пачка –
«Juno sind rund».
- Эрнест Мандель. «О материальных, социальных и идеологических предпосылках нацистского геноцида». http://www.redflora.org/2012/05/blog-post_9976.html
- «Почему «Юно» круглые?» – реклама сигарет
- Пива больше не пьют/здесь/Да и смелость прошла -/кровь (нем.)
Перевод и предисловие Кирилла Медведева
Впервые опубликовано в антифашистском альманахе «Острая необходимость борьбы» под ред. Николая Олейникова (2010).
Другие стихи Шленгеля http://archives.colta.ru/docs/20460